Святослав Рихтер. Фото – diletant.media

Личная жизнь Святослава Рихтера всегда была закрыта от глаз посторонних.

О ней было известно, что Рихтер состоял в браке с оперной певицей Ниной Дорлиак, и впоследствии его биографы указывали на то, что этот брак был фиктивным. Много говорили и о его гомосексуальности, однако сам музыкант эти разговоры никогда не комментировал.

Поэтому настоящей сенсацией стали воспоминания о Рихтере женщины, которая была его настоящим другом на протяжении шестидесяти лет, - Веры Ивановны Прохоровой (1918 - 2013).

Для начала стоит сказать несколько слов и о самой Вере Ивановне. Ее судьба кажется романом, в котором отразились все перемены, произошедшие со страной в ХХ веке. Ее отец был последним владельцем Прохоровской Трехгорной мануфактуры, двоюродный прадед - Сергей Петрович Боткин, лейб-медик Александра II и Александра III, двоюродный дед со стороны матери - Александр Гучков, председатель Третьей Государственной думы, военный министр в правительстве Керенского.

Сама она, выбравшая профессию преподавателя иностранных языков, в 1951 году была осуждена на 10 лет «за измену Родине» и освобождена в 1956 году по ходатайству многих известных людей, в том числе, Святослава Рихтера.

Жизни Рихтера посвящена одна из глав книги Веры Прохоровой «Четыре друга на фоне столетия», опубликованная в 2012 году (литературная запись и оригинальный текст журналиста Игоря Оболенского).

Вера Ивановна и Святослав Теофилович (которого она называла Светиком) познакомились в 1937 году, в доме пианиста Генриха Нейгауза, где Рихтер жил, когда учился в Московской консерватории.

«Ко мне подошел улыбчивый молодой человек и помог поднять шубу. Он поднял ее, и мы захохотали. И я подумала: до чего же милый и приятный человек.
- Слава, - представился он.
- Вера, - ответила я.
Между нами сразу проскочила какая-то искра взаимного притяжения. И, улыбнувшись в ответ на улыбку Рихтера, я почувствовала - этого человека я знаю очень давно…»

Поддерживая друг друга, Вера Прохорова и Святослав Рихтер пережили несколько трагедий. В 1941 году был арестован Генрих Нейгауз (формально за отказ эвакуироваться). У Веры арестовали дядю, тетю и двоюродного брата. Приходили и за Рихтером - ареста удалось избежать чудом, из-за ошибки в повестке.

Но настоящим ударом для Рихтера стал расстрел отца и предательство матери. Отец, Теофил Данилович, органист Одесского оперного театра, был арестован по ст. 54-1а УК УССР (измена родине) и расстрелян за 10 дней до начала оккупации.

О гибели отца Рихтер узнал только после освобождения Одессы в 1944 году. Тогда же он узнал о том, что виновницей его расстрела была мать, Анна Павловна, которую сын очень любил.

У нее был роман с неким Кондратьевым. И когда Теофилу Даниловичу в начале войны предложили эвакуироваться, она отказалась, потому что Кондратьев уехать в эвакуацию не мог.

А если немец в те дни отказывался уехать, вывод мог быть только один - он ждал фашистов. После расстрела Теофила Даниловича Кондратьев женился на Анне Павловне, взял ее фамилию и когда оккупанты уходили из Одессы, ушли вместе с ними и переселились в Германию.

В 1960 году Рихтер впервые после долгой разлуки встретился с матерью, после этого он несколько раз приезжал к ней и даже однажды потратил все заработанные на гастролях деньги на ее лечение, когда она заболела (отказавшись сдать гонорар государству, что вызвало большой скандал). Но предательства не простил. Более того, эта трагедия стала для него крушением веры в людей, в возможность иметь свой дом.

И именно она, по мнению Веры Прохоровой, способствовала тому, что Рихтер стал гражданским мужем Нины Дорлиак - женщины очень жесткой, подозрительной. Подлинного взаимопонимания между ними, по словам Веры Прохоровой, не сложилось.

«Раздражалась, что Слава мог радоваться жизни, людям, молодежи. Возмущалась, как Рихтер мог отвечать на все письма, которые получал.

Как вы можете писать всем этим ничтожным людям! - говорила она.

Почему „ничтожным“? - удивлялся Светик.

Для меня все люди одинаковы».

Кроме того, она полностью распоряжалась его финансами - если Рихтер хотел помочь кому нибудь (например, вдове Михаила Булгакова), ему приходилось занимать.

Немало в своих воспоминаниях Вера Прохорова рассказывает и о племяннике Нины Львовны - «Митюле». Дмитрий Дмитриевич Дорлиак (р. 1937) был сыном брата Нины Львовны, актера театра Вахтангова, умершего очень рано, всего в 26 лет.

«Нина обожала, причем болезненно, только своего брата и племянника Митюлю. Этот Митюля был ее главной болью. Она переживала, что тот неудачный актер. «Слава, вам повезло, - говорила она Рихтеру. - А вот мальчик бедный, ему не повезло».

Светик рассказывал мне, как после удачного концерта, который он дал, к нему явился этот самый Митюля и заявил: «Вы - бездарность! Думаете, это очень сложно? - и забарабанил пальцами по столу. - А я, - продолжал он, - последний Дорлиак!»

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак. Фото – diletant.media

Стараниями Нины Львовны именно этот человек стал наследником Рихтера. В частности, ему досталась дача на Николиной горе, которая впоследствии была продана за 2 млн долларов, при этом бесследно исчез рояль Рихтера.

Понимая, что произойдет после его смерти, Святослав Теофилович передал всю свою коллекцию картин в Пушкинский музей.

В последние годы Святослав Теофилович страдал от депрессий, усугублявшихся его болезнью, из-за которой он часто отменял концерты.

Несколько лет он прожил в Париже - городе, который любил, но в котором он, в то же время, ощущал себя оторванным от родины и друзей. 6 июля 1997 года он вернулся в Россию.

«Мы с ним сидели у него на даче на Николиной Горе за шесть дней до его кончины. Он верил в будущее, говорил, что через год начнет играть… <…> Вспоминал Звенигород, в котором придумал проводить свой фестиваль. Говорил: «Знаешь, Випа, меня, наверное, опять повезут на море. Мне нужен еще один год, прежде чем я начну играть. Я понемножку уже играю».

«За несколько минут до смерти Рихтер сказал: «Я очень устал».
Мне потом это передал сам врач, к которому обратился Светик».

1 августа 1997 года Святослав Рихтер скончался в Центральной клинической больнице от сердечного приступа.

Цитаты по книге: Вера Прохорова. «Четыре друга на фоне столетия». (Литературная запись и оригинальный текст Игоря Оболенского). М.: Астрель, 2012.

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак прожили вместе больше 50 лет. И всю жизнь обращались друг к другу на «Вы». Была ли это высокая любовь, или врожденная тактичность великого музыканта и жалость не позволяли ему уйти? Впрочем, не исключено, что этот союз был просто ширмой, за которой пряталась совсем другая любовь?

Музыка как повод для знакомства

Святослав Рихтер.

Сегодня существуют две версии знакомства Святослава Рихтера с Ниной Дорлиак. Вера Прохорова, которая называет себя подругой пианиста и его единственным близким человеком, пишет о том, что к пианисту, уже довольно известному в то время, обратилась мама Нины, преподаватель консерватории, и попросила сделать ансамбль с Ниной. И уже в Тбилиси на гастролях они имели большой успех, после которого Нина решила, что ей подходит Святослав на роль спутника жизни.

Вера Прохорова.

Можно предположить, что в данном описании существует доля лукавства. Особенно в том моменте, где Вера Ивановна говорит, что к моменту знакомства с Рихтером Нина Дорлиак «пела со сцены какие-то шлягеры. Но голоса особого у нее никогда не было».

Можно послушать ее серебристый голос, сохранившийся на немногочисленных аудиозаписях того времени. А можно в биографии самой Нины Львовны найти подтверждения того, что до знакомства с Рихтером в 1943 году она довольно успешно и неоднократно выступала с известным органистом Александром Фёдоровичем Гёдике, основателем советской органной школы. Еще Нина Дорлиак концертировала с очень талантливой пианисткой Ниной Мусинян, с именитыми пианистами Абрамом Дьяковым, Марией Гринберг, Борисом Абрамовичем, Константином Игумновым и Марией Юдиной. Еще во время обучения в консерватории певица спела партию Сюзанны в «Свадьбе Фигаро», после которой Георг Себастьян, знаменитый дирижер, предложил певице выступать с ним в камерной программе, состоящей из творений Брамса, Вагнера, Шуберта. Мало того, Нина Львовна с 1935 года преподавала в Московской консерватории.

Нина Дорлиак.

Все это было до знакомства и сотрудничества со Святославом Рихтером. В этой ситуации более правдоподобной кажется версия, озвученная самой Ниной Дорлиак.

Она говорит о том, что познакомилась с Рихтером во время войны, и поначалу они только здоровались, встречаясь, потом знакомство стало ближе. А после встречи в филармонии он попросил разрешения ее проводить. Вот тогда он и предложил Нине Львовне дать совместный концерт. Он был уже очень знаменит, и Нина решила, что он предлагает разбить концерт на два отделения. В первом выступит она сама, а во втором он будет играть.

Святослав Рихтер аккомпанирует Нине Дорлиак.

Но Святослав Теофилович хотел аккомпанировать Нине Львовне на протяжении всего концерта. Так завязался их творческий тандем. Они стали вместе репетировать дома у Нины Львовны. И постепенно творческий тандем перерос в жизненный дуэт.

Необыкновенный роман

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

В 1944 году умерла мама Нины Львовны - Ксения Николаевна Дорлиак. Молодая женщина осталась одна, с маленьким племянником Митей на руках. И только оправившись после потери близкого человека, Нина Львовна возобновляет репетиции с Рихтером.

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

Они работали над музыкой Прокофьева. В какой-то момент «Гадкий утенок» настолько тронул сердце Нины Львовны, что она расплакалась прямо у рояля. И оторвав руки от лица, увидела слезы на глазах у Святослава Теофиловича. Они сопереживали вместе и музыку, и утрату.

В 1945 году, по свидетельству Нины Дорлиак, Святослав Рихтер предложил ей жить вместе. Он переехал к ней, честно предупредив, что человек он достаточно сложный и будет время от времени исчезать, что ему это нужно.

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

Об этом же периоде Вера Прохорова пишет, что Нина Дорлиак подавляла Святослава Рихтера, она шантажировала его слезами, которых он совершенно не выносил. Она забирала у него все деньги, и он вынужден был занимать. Он прятался от нее у друзей, а она его находила.

Нина Дорлиак.

И очень контрастно смотрятся на этом фоне Слова самого Святослава Рихтера, сказанные о Нине Львовне в конце его жизни, в фильме Брюно Монсенжена "Рихтер, Непокоренный". Великий пианист говорит о Нине Львовне не только, как о певице, он добавляет фразу: "Она же выглядела, как принцесса". Не королева, жесткая, властная, авторитарная. Принцесса - легкая, милая, воздушная.

Музыка и жизнь

Святослав Рихтер.

Со временем Святослав Теофилович перестал заниматься с Ниной Львовной, не имея на это времени. Но до сегодняшних дней сохранились записи Нины Дорлиак, где ей аккомпанирует великий маэстро. По этим записям можно судить, насколько гармоничным был их творческий союз. Кажется, что голос переливается в звуки фортепиано, а фортепиано вдруг поет серебристым сопрано.

С. Рихтер, Н. Дорлиак и А. Копленд. Москва, март 1960 г.

Юрий Борисов в книге «По направлению к Рихтеру» описывает ассоциации музыканта о его жизни с Ниной Львовной. Великий маэстро признавался в любви во время разучивания восемнадцатой сонаты. Потом бывали в их жизни «перебои чувств», когда они крепко ссорились, и он уходил посидеть на лавочке. Она знала, где его найти, но никогда не шла за ним. (Это говорит сам Святослав Теофилович). Он возвращался и проходил молча к себе.

Святослав Рихтер с Ниной Дорлиак, мамой Анной Павловной и ее мужем.

А утром его непременно встречал аромат кофе, ждали свежевыглаженные рубашки, и стоял на столе домашний майонез для винегрета. Рихтер говорит, что это, конечно быт, но быт «опоэтизированный» Ниной Львовной.

«Пока жива, с тобой я буду…»

Святослав Рихтер и Нина Дорлиак.

Нина Львовна в последние годы, когда болезнь надломила Святослава Теофиловича, не покидала его ни на секунду. Она стала его «сестрой милосердия», как он сам признается в коротком послании, опубликованном в книге Валентины Чемберджи «О Рихтере его словами».

Нина Дорлиак.

И сама Нина Дорлиак пережила супруга всего на девять месяцев. Она тяжело болела после его кончины, тосковала и не знала, что делать с собой без него.

Но куда деть целых 52 года совместной жизни певицы и музыканта? И многочисленных друзей и поклонников Святослава Рихтера, которые не могли бы не заметить столь необычного для того времени пристрастия. Даже Вера Прохорова, отказываясь принимать сам факт любви между Рихтером и Дорлиак, нигде не упоминает о его слабости к мужскому полу.

Кажется, что отношения между великим Рихтером и его супругой еще долго будут будоражить умы и вызывать желание найти крупицы истины.

_________________________________

20.05.2002, "Андрей Гаврилов: "Плюнуть на все и уехать к папуасам"

Вадим Журавлев

В Москве, в рамках музыкального фестиваля "Черешневый лес", организованного агентством "Краутерконцерт", прошел сольный концерт знаменитого пианиста Андрея Гаврилова. Мировая слава пришла к нему в 1974 году: после победы на конкурсе имени Чайковского Гаврилов заменил Святослава Рихтера на концерте в Зальцбурге. Несколько лет назад Гаврилов нарушил все каноны жизни звезды, бросил мир музыки и прожил два года среди аборигенов Океании. В прошлом году он возобновил концертную деятельность. С Андреем Гавриловым встретился корреспондент "ГАЗЕТЫ".

- Вы много лет не были в Москве и вдруг зачастили...

- Мне было очень интересно посмотреть на новую Москву - и я приехал. Ужасно мандражировал. У меня было много неприятностей в России во времена оные, и мне пришлось страну покинуть. Уезжал в очень плачевном состоянии, практически после двух покушений на мою жизнь. Меня в 1985 году вывезла в Лондон дочь влиятельного члена политбюро, пожертвовав собой и папой. У меня была вегетативно-сосудистая дистония, почти эпилепсия. Еще три месяца в России - и я бы умер. Меня английская разведка держала в save house, охраняя от покушений. Первые годы я даже не разговаривал по-русски, не мог слушать русскую речь. У меня была русская жена, но мы дома говорили по-английски. Со временем это стало уходить в прошлое, хотя кошмары мне снились лет десять-пятнадцать. Когда я встретился с Барышниковым в первый раз в 1985 году, спросил его: "А вы вспоминаете ваши российские приключения?" Он ответил: "Это у меня в крови". Он как раз начинал снимать фильм "Белые ночи", где экранизировал свой кошмар. Ему лет десять снилось, что его самолет неожиданно садится в России. Самолет падает, он теряет сознание и просыпается в госпитале и майор КГБ говорит ему: "Welcome home, Nikolay". Потом мне о том же рассказывал Владимир Ашкенази, и для него все это было живо.

- То есть теперь Россия не дает повода для кошмаров?

- В первое возвращение я был в состоянии постоянного ужаса. В душе осталось много нитей, о которых я и думать забыл, но они сразу проснулись и забренчали, как только я сошел с самолета. Меня поразила освобожденность от гнета. Я вышел на Новый Арбат, и меня поразили многочисленные кафе и в них масса народа, который улыбается. Вам это незаметно, поскольку вы здесь живете. Для меня это был разительный контраст: в позах, в разговорах, в походке молодых и пожилых. Я просидел шесть часов в кафе на улице, пил кофе и смотрел на всех и думал: не снится ли мне это? Пятнадцать лет у меня не было мыслей о России, а теперь я все больше нахожу душевную связь. Мне очень хочется общаться с новым поколением, с новой публикой. Я думал, что все это давно умерло, но оказалось, что нет. Просто глубоко сидело. О-очень хочется говорить по-русски!

- Вы активно боретесь с коммерциализацией рынка классической музыки. Есть смысл нарушать сложившиеся десятилетиями традиции?

- Этот вопрос я задаю себе каждый день. Встаю утром, пью кофе и думаю: стоит ли все это продолжать или плюнуть на все и уехать к папуасам, с которыми я прожил два года. Было у меня и такое. Все, что вы говорите, - это правда. И на самом деле все это еще грязнее, пошлее и циничнее. Это мафиозный, коррумпированный рынок, где царят разложившиеся артистические агентства. Просто продают мясо в различной упаковке. Против этого никто не поднимает головы, потому что доходы велики. Все это привело к тому, что в 1994 году я порвал со всем этим миром. Чувствовал, что тупею. 120 концертов в сезон (тебя выводят на доход 1,5-2 млн. долларов в год), 3-4 пластинки в год... Все это обычно - музыканты любят деньги. Это напоминает тараканьи бега. Потом таракан дохнет, выходят газеты с заголовками "Еще один сгорел на работе" - и на этом все заканчивается.

Я этого испугался, стал плохо играть, очень холодно. С каждым годом я играл все тише и тише. Расходовать себя было бессмысленно - публика продолжала быть довольной. Надо было просто играть тихо и чисто и улыбаться всем. Сломать это невозможно, это утопия. Но надо находить какой-то способ существования, когда ты можешь уважать себя, свое искусство, публику. Но это очень трудная жизнь - о коммерческом успехе надо забыть. Выкапывая топор войны с этими господами, становишься в довольно яркую оппозицию, которая совсем не приветствуется в этом мире и вызывает у него желание такого оппозиционера свести на нет. Рынок находится в руках приблизительно четырех основных агентств. У них в руках несколько десятков тысяч артистов, они имели влияние на таких музыкантов, как Бернстайн, сейчас имеют на Аббадо - это все ребята из их обоймы. Со стороны кажется, что эти личности самостоятельные, но все они - в руках агентств, хотят они этого или не хотят, признаются в этом или нет. Даже такие фигуры при желании можно снять с этой карусели, поскольку здесь задействованы еще лидирующие оркестровые коллективы и там идет большая грызня. Можно провести грубую параллель с политбюро и с ожиданием смерти очередного лидера. Так очень многие ждали смерти Караяна, поскольку высвобождался Берлинский филармонический оркестр. Я никогда не забуду, как тело Герберта лежало в Зальцбурге, а на сцене траурными вещами дирижировали Мути, Аббадо... Напоминало сцену похорон из "Крестного отца" Копполы: гроб с маленьким Караяном, а вокруг него - дон Аббадо, дон Мути. Шеф Берлинской филармонии - это музыкальный директор земли.

- Вы не боитесь, что вас обвинят в том, что ваша борьба - это часть большой PR-компании?

- Совсем нет: я ушел на шесть лет из мира музыки, а этого никто не делает. Остался совершенно без денег, а эти господа привыкли все хорошо жить. Я здраво отношусь к материальным благам, и это было довольно больно. У меня в парке стояли три мерседеса, большая вилла с бассейном. Надо было довольно быстро решать и говорить всему этому "ауфидерзейн" навсегда. Были борения, мне не хочется красоваться, в первый год было трудно.

- А для жизни с папуасами нужны деньги.

- Нет, там только фрукты и рыба. Но я не готовил этот уход, это было спонтанно. Пришлось платить громадные неустойки. За четыре года я совершенно обанкротился, и многим хотелось усугубить ситуацию: ты у нас попляшешь!

- Тогда не является ли ваше возвращение в мир музыки предательством ваших же идеалов?

- Я возвращаюсь на других основаниях. Я не иду ни на какие встречи с этими людьми. И не буду, не подпущу к себе никогда из этого блока. Ищу приватных людей, хочу записывать только на видео. Это происходит с большими мучениями, но с огромным энтузиазмом и ощущением счастья я собираю вокруг себя команду молодых людей, повстанцев, музыкальных критиков, композиторов, немцев, англичан. За мной идет легион свежих сил с пустыми кошельками и наполненными сердцами.

- Но ведь были же примеры людей, сопротивлявшихся рынку. Ваш друг Святослав Рихтер, например. Но вот его не стало, и оказалось, что о нем мало что можно сказать человеческого, отовсюду слышны только клише: "великий музыкант", "большой артист"...

- Для Рихтера это была игра в имидж, выработанная тонкая политика, вымуштрованная прохождением через сталинское время, хождением двадцать пять лет на грани расстрела. Этот человек себя полностью перековал и превратился в положительного героя. Что бы понять, каким был Рихтер, надо сказать, какие литературные герои ему нравились: "Генрих IV" Пиранделло, который всю жизнь изображает себя сумасшедшим, а в конце наносит удар шпагой, "Визит старой дамы" Дюрренмата. Все его любимые герои - мстители. В 1961 году он поехал в Париж и загулял в гейских саунах так, что там до сих пор это вспоминают. Это очень сложный характер, о котором здесь еще широкие массы ничего не знают. Если вы считаете, что время назрело поговорить о Славе всерьез и свободно, то, кроме меня, этого никто не скажет. Многие ребята, которые его окружали, были слишком мелки. Другие знают, но не скажут. Что-то знает о нем Юрий Башмет, что-то Наташа Гутман. Но это люди, которые никогда всего не скажут, тем более что он с ними никогда по-настоящему и не был открытым.

Мне самому, кажется, пора сказать о нем, и это не будет ему медвежьей услугой. Он всегда сам страдал от этого. Это идет у него из детства, проведенного с отчимом Кондратьевым, который двадцать два года лежал и симулировал туберкулез костей, будучи шпионом. По ночам Слава с ним разговаривал, два раза вытаскивал его из петли. Слава всегда любил надевать маски. У него было такое количество масок, и он мог бы работать самым замечательным разведчиком. Это трагически сказалось и на его музыке, и на его уходе. Но это требует отдельного разговора - слишком это напоминает великую шекспировскую историю.

- Сейчас раскрутка решает все. Про Гергиева за границей пишут чуть ли не в каждой рецензии: настоящий русский дирижер, с русской меланхолией и русским лиризмом. Хотя именно этих качеств у Гергиева нет...

- Берется любая обезьяна, ей дается лейбл, имидж, два года идет раскрутка. Через два года все знают эту личность и общественное мнение уже сформировано внизу. Наверху этот процесс будет продолжаться семь-девять лет, чтобы снимать навар. В случае с пианистом Иво Погреличем это продолжалось двадцать лет, хотя этот человек без царя в голове, болван, раскрученный на моих костях, потому что ему досталось мое американское турне в 1980 году, на которое меня не пустили. А мой агент тогда пригласил на концерт в Голливуде всех звезд кино, и потом везде были фотографии: "Иво дает автографы Барбре Стрейзенд", "Иво дает автограф Марлону Брандо"...

Эти пузыри очень здорово держатся.

Я по себе это знаю, перед своим уходом я стал играть как свинья, а успех был все равно. Я играл, как подонок, из протеста, - холодно, тихо, сухо и с мерзким отношением. А многие так играют до конца жизни. Освободилась русская ниша, Светланов постарел. На кого ставить - на Гергиева. Был бы в Мариинском театре хромоногий карлик - было бы еще лучше. Это никакого отношения к музыке не имеет. Существует русская ниша: этот машет, этот пляшет, а этот - с балалайкой. А тут у нас сидит за роялем серьезный итальянец: вначале - Микельанджели, теперь - Поллини. Сейчас будут искать ему кретиноидного итальянца на замену: есть ниша - надо ее заполнить.

- Для вас не существует авторитетов и правил игры. Откуда эта внутренняя уверенность в собственной правоте?

- Это целый комплекс. Я не могу сказать, что я в себя верю, как должен верить в себя артист. У меня очень большой опыт, большие знания. Благодаря счастливому стечению обстоятельств у меня есть большие возможности для сравнений. Я застал таких великих, у меня были такие стандарты - Пазолини, Висконти, Гуттузо, Пикассо, Слава Рихтер, Клаус Кински... Это все люди, в круг которых я попадал. Частично благодаря Рихтеру, частично - по "мираклевым" обстоятельствам. Я был пацаном, а им всем было шестьдесят-семьдесят, но я видел эти стандарты. И считаю себя вправе провести параллель не в пользу многих ныне живущих. Я ничего не несу, а просто говорю откровенно о том, что много лет болело, кровоточило.

О многочисленных влюбленностях великого композитора мы знаем не только по описаниям современников, но и по его собственным дневникам и письмам. Впрочем, большого секрета в этом не было, склонность Чайковского к однополым отношениям широко обсуждалась.

В 1862 году Чайковский в компании друзей, среди которых был его предполагаемый партнер, поэт Апухтин, попал в некий гомосексуальный скандал в петербургском ресторане «Шотан», в результате которого они, по выражению Модеста Чайковского, брата Петра Ильича, «были ославлены на весь город в качестве бугров <гомосексуалистов>». Сам Петр Ильич в письме к Модесту от 29.08.1878 года отмечает соответствующий намек в фельетоне о нравах консерватории, появившийся в «Новом времени», и сокрушается: «Моя бугорская репутация падает на всю консерваторию, и оттого мне еще стыднее, еще тяжелее».

В письмах (особенно в письмах к брату) композитор совсем откровенен: «Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное, как педерастическая бордель. Мало того что я там был, но я влюбился, как кошка, в его кучера!!! Итак, ты совершенно прав, говоря в своем письме, что нет возможности удержаться, несмотря ни на какие клятвы, от своих слабостей» (брату Модесту, 28.09.1876).

Любопытно при этом, что когда в письме к брату (от 19.01.1877) он признается в своей любви к 22-летнему скрипачу Иосифу Котеку, он подчеркивает, что не хочет выходить за пределы чисто платонических отношений: «Не могу сказать, чтобы моя любовь была совсем чиста. Когда он ласкает меня рукою, когда он лежит, склонивши голову на мою грудь, а я перебираю рукой его волосы и тайно целую их, когда по целым часам я держу его руку в своей и изнемогаю в борьбе с поползновением упасть к его ногам и поцеловать эти ножки, – страсть бушует во мне с невообразимой силой, голос мой дрожит, как у юноши, и я говорю какую-то бессмыслицу.

Однако же я далек от желания телесной связи. Я чувствую, что если б это случилось, я охладел бы к нему. Мне было бы противно, если б этот чудный юноша унизился до совокупления с состарившимся и толстобрюхим мужчиной. Как это было бы отвратительно и как сам себе сделался бы гадок! Этого не нужно».

2. Николай Гоголь, писатель

Достоверно о гомосексуальности Гоголя судить сложно. Будучи глубоко религиозным человеком, он даже в своих письмах никогда за собой не признавал любви к мужчинам. При этом в письмах к друзьям Гоголь писал, что никогда не знал женской любви. На вопросы доктора Тарасенкова во время последней болезни Гоголь сказал, что не имел связей с женщинами (в юности однажды посетил с друзьями бордель, но не получил удовольствия).

В Италии писателя связала тесная дружба с художником Александром Ивановым, в жизни которого также не было женщин. Наконец, важным эмоциональным событием в жизни Гоголя была взаимная дружба (или любовь?) с 23-летним Иосифом Вьельгорским. Когда в 1838 году Вьельгорский умирал от туберкулеза, Гоголь буквально не отходил от его постели. Под впечатлением от этих событий Гоголь начал писать роман «Ночи на вилле» (но так и не закончил его). Описание их отношений выглядят там чуть более романтично, чем принято представлять мужскую дружбу.

«Я стал его обмахивать веткою лавра. "Ах, как свежо и хорошо!" – говорил он. Его слова были тогда, что они были! Что бы я дал тогда, каких бы благ земных, презренных этих, подлых этих, гадких благ, нет! О них не стоит говорить."Ангел ты мой! ты скучал?" – "О, как скучал!" – отвечал он мне. Я поцеловал его в плечо. Он мне подставил свою щеку. Мы поцеловались. Он все еще жал мою руку. Ко мне возвратился летучий свежий отрывок моего юношеского времени, когда молодая душа ищет дружбы и братства между молодыми своими сверстниками и дружбы решительно юношеской, полной милых, почти младенческих мелочей и наперерыв оказываемых знаков нежной привязанности; когда сладко смотреть очами в очи и когда весь готов на пожертвования, часто даже вовсе ненужные. И все эти чувства сладкие, молодые, свежие – увы! жители невозвратимого мира – все эти чувства возвратились ко мне. Боже! Зачем?»

3. Марина Цветаева, поэтесса

Марину Цветаеву часто причисляют к лесбиянкам, но правильнее ее относить к бисексуалкам, так как нежные чувства она испытывала к представителям обоих полов. «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, – какая скука!» – писала она в 1921 году. К этому времени у нее уже закончился роман с поэтессой и переводчицей Софией Парнок, который длился с 1914-го по 1916 год. После расставания Марина вернулась к мужу, Сергею Эфрону.

Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга», а ее гомосексуальные переживания во многом отражены в ее эссе «Письмо к Амазонке», написанном на французском. В нем она с отчаянием пишет о том, что невозможность иметь ребенка, «это – единственная погрешность, единственная уязвимость, лиственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины. Невозможность сопротивления не искушению мужчины. Единственная слабость, рушащая самое дело. Единственная уязвимость, в которую устремляется весь вражеский корпус. Пусть когда-нибудь можно будет иметь ребенка без него, но нам никогда не иметь ребенка от нее, маленькую тебя, чтобы любить».

В письме к Ариадне Берг от 17 ноября 1937 года Цветаева дает такую интерпретацию своей нетрадиционной ориентации: «Ариадна! Моя мать хотела сына Александра, родилась – я, но с душой (да и головой!) сына Александра, то есть обреченная на мужскую – скажем честно – нелюбовь – и женскую любовь, ибо мужчины не умели меня любить – да, может быть, и я – их».

4. Сергей Дягилев, антрепренёр

Художник Александр Бенуа вспоминал: «От оставшихся еще в городе друзей я узнал, что произошли в наших и близких к нам кругах поистине, можно сказать, в связи с какой-то общей эмансипацией довольно удивительные перемены. Да и сами мои друзья показались мне изменившимися. Появился у них новый, какой-то более развязный цинизм, что-то даже вызывающее, хвастливое в нем. Особенно меня поражало, что из моих друзей, которые принадлежали к сторонникам "однополой любви", теперь совершенно этого не скрывали и даже о том говорили с оттенком какой-то пропаганды прозелитизма. И не только Сережа <Дягилев> стал "почти официальным" гомосексуалистом, но к тому же только теперь открыто пристали и Валечка <Нувель> и Костя <Сомов>, причем выходило так, что таким перевоспитанием Кости занялся именно Валечка. Появились в их приближении новые молодые люди, и среди них окруживший себя какой-то таинственностью и каким-то ореолом разврата чудачливый поэт Михаил Кузмин...»

В начале XX века гомосексуализм, действительно, становится даже отчасти модным. Но история Дягилева начинается раньше, еще в 1890 году, когда он в 18 лет приезжает из провинции в Санкт-Петербург в надежде стать певцом или композитором. Он остановился в доме своей тети Анны Философовой, широко известной как общественный деятель и выдающаяся феминистка. Там он знакомится с ее сыном Дмитрием Философовым, его ровесником. В 1890 году во время совместной поездки по Италии Дягилев и Философов стали любовниками на следующие десять лет. Вместе они выпускают журнал «Мир искусства». В числе знаменитых участников журнала была поэтесса и бисексуалка Зинаида Гиппиус. Ее первые эссе в журнале представляли описание ее путешествия и назывались «На берегах Ионического моря».

В одной из глав было рассказано о ее пребывании в поселении гомосексуалов в Таормине на Сицилии, созданном фотографом обнаженной мужской натуры бароном Вильгельмом фон Глёденом. Гиппиус, также испытывая чувства к Философову, добилась его разрыва с Дягилевым. В 1908 году Дягилев встретил мужчину, ставшего его следующей большой любовью, – Вацлава Нижинского, которого на тот момент содержал богатый аристократ – князь Павел Львов. За пять лет их связи Дягилев развивает деятельность, благодаря которой малоизвестный молодой танцовщик становится всемирной знаменитостью. Но затем, находясь в разлуке с Дягилевым, во время морского путешествия в Южную Америку Нижинский неожиданно сделал предложение молодой венгерке, которую едва знал.

Так внезапно для Дягилева проявилась бисексуальность Нижинского, скрытая во время связи с ним. Дягилев почувствовал себя брошенным, когда узнал о женитьбе Нижинского. Это было повторением случая с Философовым, когда женщина еще раз перешла ему дорогу и увела у него любовника. По прошествии некоторого времени, найдя нового любовника в лице Леонида Мясина, Дягилев был готов простить Нижинского и пригласил того сотрудничать дальше. Но Нижинский полностью доверил свою карьеру жене, а та, не испытывая к Дягилеву симпатии, добилась, чтобы их сотрудничество не возобновилось.

5. Сергей Эйзенштейн, режиссер

Часто Эйзенштейна причисляют к гомосексуалам на основании того, что он не водил романов с женщинами и оставил после себя в архиве множество рисунков на гомосексуальную тему. Это, однако, упрощенное представление. Сергей Эйзенштейн, не испытывавший сексуального влечения ни к женщинам, ни к мужчинам, долгое время пытался сам изучать свою ориентацию. В конце двадцатых годов он отправился в командировку в Западную Европу и Америку, чтобы ознакомиться с техникой звукового кино.

Первый этап его поездки – Берлин. Он открывает ночные клубы, напудренных молодых людей, трансвеститов. Это зрелище, по словам его близкой подруги Мари Сетон, оживило в нем опасения по поводу своей природы. «Почему он не хотел любить женщину? Почему испытывал страх перед половым актом? Почему боялся, что общение с женщиной лишит его созидательной силы? Откуда эта навязчивая идея бессилия?» Он отправляется в Институт сексологии, основанный Магнусом Хиршфельдом, и проводит там много часов, изучая феномен гомосексуализма.

Мари Сетон пишет, что Эйзенштейн сказал ей позднее: «Наблюдения привели меня к заключению, что гомосексуализм во всех отношениях – регрессия, возвращение в прошлое состояние деления клеток и зачатия. Это тупик. Многие говорят, что я – гомосексуалист. Я никогда им не был, и я бы вам сказал, если бы это было правдой. Я никогда не испытывал подобного желания, даже по отношению к Грише, несмотря на то, что у меня есть некоторая бисексуальная тенденция, как у Бальзака и Золя, в интеллектуальной области».

6. Рудольф Нуреев, танцовщик

В СССР гомосексуальные отношения были уголовно наказуемы, это было одной из причин, по которой знаменитый танцор предпочел не возвращаться с гастролей летом 1961 года. Когда в аэропорту Ле Бурже он принял это окончательное решение, у него в кармане были острые ножницы. «Если меня не выпустят из этого самолета, – предупредил он французского хореографа Пьера Дакота, – я убью себя прямо здесь».

В 60-х годах Нуреев переживает бурный роман с известным датским танцовщиком и хореографом Эриком Бруном. В конце шестидесятых и начале семидесятых его спутником жизни становится американец, преподаватель физики в Техническом университете штата Джорджия Уоллес Поттс. Мужчины семь лет прожили вместе в загородном поместье Нуреева недалеко от Лондона. Со своей третьей и последней любовью, Трэси, Нуреев познакомился в 1976 году. Трэси, студент Школы американского балета, оказался одним из дюжины начинающих танцовщиков, исполняющих роли лакеев в услужении у Нуреева-господина. И, по собственному признанию Трэси, он остался лакеем Нуреева на последующие тринадцать лет. Умер Нуреев в 1993 году от СПИДа, с которым сражался последние 13 лет своей жизни.

7. Наум Штаркман, пианист

Блестящий пианист, профессор Московской консерватории и отец не менее выдающегося пианиста современности Александра Штаркмана был долгое время практически под запретом. На его концертной (а на какое-то время и на педагогической) деятельности в СССР фактически был поставлен крест. В конце 50-х годов он был осужден по ст. 121 УК РСФСР (гомосексуализм). В 1969 году Штаркману позволили работать на внештатной основе в Музыкальном училище имени Гнесиных, к полноценной концертной деятельности на лучших мировых и отечественных сценах Штаркман вернулся лишь в 80-е годы.

Надо сказать, что последний год обучения в консерватории Штаркман консультировался у другого гениального пианиста – Святослава Рихтера . По мнению датского профессора Карла Ааге Расмуссена, автора книги «Святослав Рихтер: пианист», брак с певицей Ниной Дорлеак у Рихтера был показным. Биограф уверен, что именно гомосексуальность была причиной его постоянных тяжелых депрессий.

Интересно отметить, что другой знаменитый пианист – Владимир Горовиц, родившийся в Киеве и также отличавшийся нетрадиционной сексуальной ориентацией, эмигрировал в США, но и он вынужден был жить в фиктивном браке, страдал депрессией и даже пытался «лечиться» электрошоковой терапией.

link

В нашей стране все делалось втихомолку, и нетрудно понять почему. Что же касается моего отца, никто еще не отважился описать все как было. Никто ни словом не обмолвился о его расстреле советскими властями в 1941 году, перед приходом немцев в Одессу. Правду я узнал лишь двадцать лет спустя, ведь все случилось в начале войны. Последний раз я был в Одессе за несколько недель до того. Я жил в Москве, лишенный всякой связи с родителями. Это самая темная страница моей биографии… Самая темная!

В начале 30-х годов, еще одесским юношей, я брал уроки композиции и теории у преподавателя столь скучного, что он отбил у меня всякую охоту сочинять музыку. Он был весьма ученый человек, получивший высшее образование в трех областях: право, геология и музыка и учившийся у Танеева в Санкт-Петербурге. Конечно, он не был совершенно бездарен, но я не выносил его, и стоило ему заговорить, как меня начинало неодолимо клонить ко сну. Сергей Кондратьев - именно так его звали тогда - сыграл зловещую роль в моей жизни. Я расскажу, как это произошло и почему.

В известном смысле, я сам стал виною всему. С Кондратьевым я связался через некоего Бориса Дмитриевича Тюнеева, довольно известного в Одессе музыковеда. Это был прелестный старичок, образованный, любознательный, но с сумасшедшинкой. Бородой он несколько напоминал Ивана Грозного. Лицо его непрерывно подергивалось из-за пережитых во время революции злоключений, страха, неотступно терзавшего его, после того как его обвинили в шпионаже.

Так вот, этот самый Тюнеев привел меня однажды к Кондратьеву и посоветовал брать у него уроки. Кондратьев преподавал композицию. Среди его учеников был даже весьма одаренный композитор, грек по рождению, Вова Фемелиди, создатель балета «Карманьола» с вполне приличной музыкой, намного лучше, во всяком случае, музыки других композиторов тех лет. В ней были места, которых не постыдился бы и сам Прокофьев. И теперь еще я храню в памяти полную партитуру этого балета, сочиненного под общим наблюдением Кондратьева и ставшего подлинным событием, когда его поставили в Одессе.

Во второй раз мы с Тюнеевым заявились к Кондратьеву, который вечно сидел дома, без предупреждения. Дверь была затворена, свет везде выключен. Войдя, мы обнаружили его лежащим на полу с вывалившимся языком. Удавился. Тюнеев хотел убраться как можно скорее, но я в свои пятнадцать лет удержал его, поднял на ноги соседей, чтобы они помогли бедняге. Его откачали.

Позднее я нередко связывал это происшествие с трагедией Гамлета, ибо если бы меня не оказалось в тот день, мне не пришлось бы нести ответственность за спасение Кондратьева - причины стольких грядущих несчастий для моего отца и для меня, и он отправился бы на тот свет, не успев навредить.

Он был сыном высокопоставленного чиновника при царе, происходил из немецкого рода, и подлинное его имя было немецкое. После революции ему пришлось скрываться, и тогда он впервые изменил фамилию. Затем он бежал из Москвы в Одессу в надежде спасти свою жизнь. Его друг дирижер Николай Голованов (и муж самой знаменитой российской певицы Неждановой) помог ему обзавестись поддельным паспортом, выехать из Москвы и исхитрился устроить его в Одесскую консерваторию.

Несмотря на измененную фамилию, Кондратьев явно не чувствовал себя в безопасности. Преследуемый страхом ареста, он вскоре оставил преподавание в консерватории, довольствуясь негласным преподаванием на дому. Вокруг него образовалась особая аура, молодежь валом валила, чтобы прослушать курс его лекций. Надо полагать, он был неплохим педагогом, но у него была мания: он безостановочно говорил. Вероятно, именно по этой причине я так и остался неразговорчивым.

Лучшие дня

Он утверждал, будто болен костным туберкулезом, пролежал в постели около двадцати лет и встал с нее лишь с приходом немцев. Это была симуляция, симуляция, продолжавшаяся больше двадцати лет!

Мама оказывала ему всевозможные знаки внимания, что, естественно, не было тайной для отца. Когда началась война, Кондратьев поселился у нас. С приближением немецких войск родителям предложили эвакуироваться, но, когда все было готово к отъезду, мать внезапно отказалась ехать под тем предлогом, что не было возможности забрать с собой «его». Отца арестовали и расстреляли. Это случилось в июне 1941 года.

Злые языки уверяли, будто причиной стало анонимное письмо, которое якобы послал Кондратьев, чтобы избавиться от отца. Состряпать под тем или другим предлогом донос в то время было, разумеется, несложно. Кондратьев был, конечно, личность сомнительная, невзирая на свое происхождение и воспитание, однако с трудом верится, что он совершил подобную гнусность.

Я узнал о гибели отца в 1943 году, во время моей первой поездки в Тбилиси. Мне не сообщили, как именно он погиб. Я лишь узнал о его смерти от женщины, которую помнил по детским годам. Она подошла ко мне на улице и заговорила. Она не внушала мне приязни, и я, движимый скрытой враждебностью по отношению к ней, сказал: «Да, я знаю», хотя не знал ничего. Просто мне не хотелось слушать ее. Лишь долгое время спустя я узнал, что произошло на самом деле. Моя мать и Кондратьев покинули страну в 1941 году вместе с немцами. Благодаря старым связям отца в германском консульстве они кое-как устроились в Германии и поженились. Кондратьев снова поменял фамилию и стал Рихтером. Я так никогда и не понял, как она могла позволить ему поступить так. Он говорил всем, что приходится братом моему отцу, а позднее, когда я приобрел некоторую известность в Советском Союзе, но ни разу не выезжал за границу, он в своей наглости дошел до того, что объявил себя моим отцом. Естественно, я не мог опровергнуть это, не будучи в Германии, и все поверили ему. Не могу описать бешенства, закипевшего во мне, когда, уже много лет спустя, я услышал во время турне по Германии: «Мы знаем Bainero отца», «Ihr Vater! Ihr Vater!» После девятнадцатилетней разлуки я вновь увидел мать в 1960 году в Америке, куда она прилетела с мужем на мой дебют. Встреча не обрадовала меня. Позднее я навестил их в Германии, ибо надеялся побывать с матерью в Байрейте, о чем давно мечтал. Остановившись перед их домом, я увидел на дощечке, прикрепленной к воротам, надпись: «С. Рихтер». «А при чем здесь я?» - мелькнуло у меня в голове, но тут я вспомнил, что его зовут Сергеем.

Мать изменилась совершенно, он околдовал ее своими бредовыми разглагольствованиями, не отходил от нее ни на шаг, не давал вставить слова, даже когда она была со мной, трещал безостановочно. Из-за его патологической болтливости с ним невозможно было общаться. На прощальный ужин в Нью-Йорке, завершавший мое первое турне по Америке, собралась вся моя родня со стороны Москалевых, люди, не имевшие ни малейшего отношения к музыке. Тем не менее за ужином он безостановочно толковал о гармонии у Римского-Корсакова. Это не интересовало решительно никого, но остановить его было совершенно невозможно. Когда я вновь навестил их в Германии, незадолго до кончины матери, она лежала в больнице. После того как я проведал ее, мне нужно было где-то переночевать, и мне пришлось отправиться к ним в Швебиш-Гмюнд под Штутгартом. Я приехал к ним из Парижа и на другой день рано утром должен был вернуться туда же, потому что предстояли новые концерты. Мама просила его: «Пожалуйста, Сергей, не болтай слишком много. Обещай мне, что через полтора часа ты дашь ему лечь спать». Но он жужжал до шести утра. Я лежал на спине, давно уже перестав слушать, а он все бубнил и бубнил. Все то же суесловие, тысячи раз слышанное мною: музыка, события, бу-бу-бу, жу-жу-жу… Как был маньяк, так им и остался!..

Но самое ужасное случилось на моем сольном концерте в Вене. Накануне концерта я приехал из Италии после выступления на фестивале «Маджо фьорентино» и был в неважной форме. И вот он заявился ко мне вдень концерта: «Моя жена умирает!» Сказать мне такое! Вот так, вдруг!

Я никогда еще не выступал в Вене и с треском провалился. Критики случая не упустили: «Abschied von der Legende» («Конец легенды»).

Я и правда ужасно играл.