Монахини живут по-разному, зависит от устава их монастыря и/или возложенных послушаний. В монастыре день начинается с общей молитвы (5-7 ч утра), богослужения (если есть: продолжительность от полутора до трех часов), трапезы, далее - послушания (спектр огромен - от уборки до бухгалтерии, от преподавания в воскресной школе до вождения автомоболия), вечером - опять богослужение (если есть; часа два с половиной - четыре), трапеза, совместная молитва. Относительно свободное время - на индивидуальную молитву, личные дела, чтение - не очень большое.

Таким образом, "рабочий день" монахини может составлять и 15, и 16 часов.

Это некий усредненный идеал - фактически может быть все, что угодно.

Из монастыря монахиня может выходить по монастырским делам (покупки, сбор пожертвований, какая-то просветительская или добровольческая деятельность). Если для собственных нужд - это оговаривается с настоятельницей и духовником.

Кроме того, есть монахини, несущие послушания и из-за этого живущие за пределами монастырей: в епархиальных управлениях и семинариях, в приходских храмах и в часовнях; некоторых отправляют в миссионерские поездки; некоторые занимаются помощью подопечным монастыря или епархии (например, шефство над детскими домами) и т.д.

Общее для всех монахов и монахинь одно: их деятельность должна совмещаться с молитвой.

Кое-кто довольно комфортно, с возможностью серфинга по Интернету и пиара христианства вообще и монашества в частности. А те, кому повезло меньше - как в тоталитарной секте. Заманиваются в монастырь обманом, нагружаются работой, недоедают, недосыпают и ломаются с помощью изощренных публичных унижений. О таком горьком опыте на днях были опубликованы мемуары Марии Кикоть: "Исповедь бывшей послушницы":

В ее Живом Журнале опубликованы 43 главы воспоминаний о жизни в Свято-Никольском Черноостровском монастыре РПЦ МП. Мария нашла в себе силы не сломаться и вырваться оттуда после 4 лет монастырской жизни. А вот среди оставшихся мне больше всего жалко детей: многие женщины уходят в этот монастырь вместе с детьми.

"«Мам» в монастыре было довольно много, чуть ли не треть от всех сестер монастыря. Мать Косма тоже была когда-то «мамой», но теперь дочка выросла, и м.Косму постригли в иночество. «Мамы» - это женщины с детьми, которых их духовники благословили на монашеский подвиг. Поэтому они пришли сюда, в Свято-Никольский Черноостровский монастырь, где есть детский приют «Отрада» и православная гимназия прямо внутри стен монастыря. Дети здесь живут на полном пансионе в отдельном здании приюта, учатся, помимо основных школьных дисциплин, музыке, танцам, актерскому мастерству. Хотя приют считается сиротским, чуть ли не треть детей в нем отнюдь не сироты, а дети с «мамами». «Мамы» находятся у игумении Николаи на особом счету. Они трудятся на самых тяжелых послушаниях (коровник, кухня, уборка) не имеют, как остальные сестры, час отдыха в день, то есть трудятся с 7 утра и до 11-12 ночи без отдыха, монашеское молитвенное правило у них также заменено послушанием (работой), Литургию в храме они посещают только по воскресеньям. Воскресенье - единственный день, когда им положено 3 часа свободного времени днем на общение с ребенком или отдых. У некоторых в приюте живут не один, а два, у одной «мамы» было даже три ребенка. На собраниях Матушка часто говорила таким:

Ты должна работать за двоих. Мы растим твоего ребенка. Не будь неблагодарной!

Часто «мам» наказывали в случае плохого поведения их дочек. Этот шантаж длился до того момента, пока дети вырастут и покинут приют, тогда становился возможен иноческий или монашеский постриг «мамы».

У Харитины в приюте была дочка Анастасия, совсем маленькая, тогда ей было примерно 1,5 - 2 годика. Я не знаю ее истории, в монастыре сестрам запрещено рассказывать о своей жизни «в миру», не знаю, каким образом Харитина попала в монастырь с таким маленьким ребенком. Я даже не знаю ее настоящего имени. От одной сестры я слышала про несчастную любовь, неудавшуюся семейную жизнь и благословение старца Власия на монашество. Большинство «мам» попали сюда именно так, по благословению старца Боровского монастыря Власия (Перегонцева) или старца Оптиной Пустыни Илия (Ноздрина). Эти женщины не были какими-то особенными, многие до монастыря имели и жилье, и хорошую работу, некоторые были с высшим образованием, просто в сложный период своей жизни они оказались здесь. Целыми днями эти «мамы» трудились на тяжелых послушаниях, расплачиваясь своим здоровьем, пока детей воспитывали чужие люди в казарменной обстановке приюта. На больших праздниках, когда в монастырь приезжал наш митрополит Калужский и Боровский Климент, или другие важные гости, маленькую дочку Харитины в красивом платьице поводили к ним, фотографировали, она с двумя другими маленькими девочками пела песенки и танцевала. Пухленькая, кудрявая, здоровенькая, она вызывала всеобщее умиление.

Наталья Милантьева попала в один из подмосковных монастырей в 1990 году. В 2008-м ей пришлось уйти, но разочарование в обители и особенно в настоятельнице наступило намного раньше. Наталья рассказала The Village, как монастырь тайком от церковного начальства торгует собаками и книгами, как живет монастырская верхушка и почему сестер устраивает такой порядок.

«Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем»

Когда мне было лет 12−13, мама ударилась в православие и стала воспитывать меня в религиозном духе. Годам к 16−17 у меня в башке, кроме церкви, вообще ничего не было. Меня не интересовали ни сверстники, ни музыка, ни тусовки, у меня была одна дорожка - в храм и из храма. Обошла все церкви в Москве, читала отксеренные книги: в 80-х религиозная литература не продавалась, каждая книжка была на вес золота.

В 1990 году я закончила полиграфический техникум вместе со своей сестрой Мариной. Осенью нужно было выходить на работу. И тут один известный священник, к которому мы с сестрой ходили, говорит: «Поезжайте в такой-то монастырь, помолитесь, потрудитесь, там цветочки красивые и такая матушка хорошая». Поехали на недельку - и мне так понравилось! Как будто дома оказалась. Игумения молодая, умная, красивая, веселая, добрая. Сестры все как родные. Матушка нас упрашивает: «Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем». И все сестры вокруг: «Оставайтесь, оставайтесь». Маринка сразу отказалась: «Нет, это не для меня». А я такая: «Да, я хочу остаться, я приеду».

Дома меня никто как-то особо и отговаривать-то не стал. Мама сказала: «Ну, воля Божья, раз ты этого хочешь». Она была уверена, что я там немножко потусуюсь и домой вернусь. Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: «С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?» - может, ничего бы этого не было.

Сейчас я понимаю, почему нас так настойчиво звали. Монастырь тогда только-только открылся: в 1989-м он заработал, в 1990-м я пришла. Там было всего человек 30, все молодые. В кельях жили по четверо-пятеро, по корпусам бегали крысы, туалет на улице. Предстояло много тяжелой работы по восстановлению. Нужно было больше молодежи. Батюшка, в общем-то, действовал в интересах монастыря, поставляя туда московских сестер с образованием. Не думаю, что он искренне заботился о том, как у меня сложится жизнь.

Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: „С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?“ - может, ничего бы этого не было

Как все изменилось

Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать)

Году в 1991-м в монастыре появилась такая дама, назовем ее Ольга. У нее была какая-то темная история. Она занималась бизнесом, каким - точно сказать не могу, но московские сестры рассказывали, что ее деньги добыты нечестным путем. Каким-то боком она попала в церковную среду, и наш духовник благословил ее в монастырь - спрятаться, что ли. Было видно, что это человек совершенно не церковный, мирской, она даже платок не умела завязывать.

С ее приходом все начало меняться. Ольга была ровесницей матушки, обеим было чуть за 30. Остальным сестрам - по 18−20 лет. Подруг у матушки не было, она всех держала на расстоянии. Называла себя «мы», никогда не говорила «я». Но, видимо, она все-таки нуждалась в подруге. Матушка у нас очень эмоциональная, душевная, практической жилки не имела, в материальных вещах, той же стройке, разбиралась плохо, рабочие ее все время обманывали. Ольга сразу взяла все в свои руки, стала наводить порядок.

Матушка любила общение, к ней ездили священники, монахи из Рязани - всегда полный двор гостей, в основном из церковной среды. Так вот, Ольга со всеми рассорилась. Она внушала матушке: «Зачем тебе весь этот сброд? С кем ты дружишь? Надо с правильными людьми дружить, которые могут чем-то помочь». Матушка всегда выходила с нами на послушания (послушание - работа, которую дает монаху настоятель; обет послушания приносят все православные монахи вместе с обетами нестяжания и безбрачия. - Прим. ред.) , ела со всеми в общей трапезной - как положено, как святые отцы заповедовали. Ольга все это прекратила. У матушки появилась своя кухня, она перестала с нами работать.

Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать). Как-то поздно вечером она созывает собрание, показывает на Ольгу свою и говорит: «Кто против нее, тот против меня. Кто ее не принимает - уходите. Это моя самая близкая сестра, а вы все завистники. Поднимите руки, кто против нее».

Руку никто не поднял: матушку-то все любили. Это был переломный момент.

Мирской дух

Ольга была действительно очень способная в плане добычи денег и управления. Она выгнала всех ненадежных рабочих, завела различные мастерские, издательское дело. Появились богатые спонсоры. Приезжали бесконечные гости, перед ними надо было петь, выступать, показывать спектакли. Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем! Мастерские: керамическая, вышивальная, иконописная! Книги издаем! Собак разводим! Медицинский центр открыли! Детей взяли на воспитание!

Ольга стала привлекать к себе способных сестер и поощрять их, формировать элиту. Привезла в бедный монастырь компьютеры, фотоаппараты, телевизоры. Появились машины, иномарки. Сестры понимали: кто будет хорошо себя вести, будет работать на компьютере, а не землю копать. Скоро они поделились на верхушку, средний класс и низших, плохих, «неспособных к духовному развитию», которые работали на тяжелых работах.

Один бизнесмен подарил матушке четырехэтажный загородный дом в 20 минутах езды от монастыря - с бассейном, сауной и собственной фермой. В основном она жила там, а в монастырь приезжала по делам и на праздники.

Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем!

На что живет монастырь

Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит - это же враг номер один

Церковь, как МВД, организована по принципу пирамиды. Каждый храм и монастырь отдает епархиальному начальству дань из пожертвований и денег, заработанных на свечках, записках о поминании. У нашего - обычного - монастыря доход был и так небольшой, не то что у Матронушки (в Покровском монастыре, где хранятся мощи святой Матроны Московской. - Прим. ред.) или в Лавре, а тут еще и митрополит с поборами.

Ольга тайком от епархии организовала подпольную деятельность: купила огромную японскую вышивальную машину, спрятала в подвале, привела человека, который научил нескольких сестер на ней работать. Машина ночи напролет штамповала церковные облачения, которые потом сдавали перекупщикам. Храмов много, священников много, поэтому доход от облачений был хороший. Собачий питомник тоже приносил неплохие деньги: приезжали богатенькие люди, покупали щенков по тысяче долларов. Мастерские делали на продажу керамику, золотые и серебряные украшения. Еще монастырь издавал книги от лица несуществующих издательств. Помню, по ночам привозили на КАМАЗе огромные бумажные ролики и по ночам же выгружали книги.

По праздникам, когда митрополит приезжал, источники дохода прятали, собак увозили на подворье. «Владыка, у нас весь доход - записки да свечки, все, что едим, выращиваем сами, храм обшарпанный, ремонтировать не на что». Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит - это же враг номер один, который хочет обокрасть нас, забрать последние крошки хлеба. Нам говорили: все же для вас, вы кушаете, мы вам чулочки покупаем, носочки, шампуни.

Собственных денег у сестер, естественно, не было, а документы - паспорта, дипломы - хранились в сейфе. Одежду и обувь нам жертвовали миряне. Потом монастырь завел дружбу с одной обувной фабрикой - там делали ужасную обувь, от которой сразу начинался ревматизм. Ее покупали по дешевке и раздавали сестрам. У кого были родители с деньгами, те носили нормальную обувь - я не говорю, красивую, а просто из натуральной кожи. А у меня мама сама бедствовала, привозила мне рублей 500 на полгода. Сама я ничего у нее не просила, максимум гигиенические средства или шоколадку.

«Уйдете - вас бес накажет, лаять будете, хрюкать»

Матушка любила говорить: «Есть монастыри, где сюси-пуси. Хотите - валите туда. У нас здесь, как в армии, как на войне. Мы не девки, мы воины. Мы на службе у Бога». Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вырабатывалось такое сектантское чувство исключительности. Я домой приезжаю, мама говорит: «Мне батюшка сказал…» - «Твой батюшка ничего не знает! Я тебе говорю - надо делать, как нас матушка учит!» Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.

А еще нас запугивали: «Если вы уйдете, вас бес накажет, лаять будете, хрюкать. Вас изнасилуют, вы попадете под машину, переломаете ноги, родные будут болеть. Одна ушла - так она даже до дома не успела дойти, сняла на вокзале юбку, стала за всеми мужиками бегать и ширинки им расстегивать».

Тем не менее первое время сестры постоянно приходили и уходили, их даже считать не успевали. А в последние годы стали уходить те, кто пробыл в монастыре дольше 15 лет. Первым таким ударом был уход одной из старших сестер. Они имели в подчинении других монахинь и считались надежными. Незадолго до ухода она стала замкнутой, раздражительной, начала куда-то пропадать: поедет по делам в Москву, и нет ее два-три дня. Стала срываться, отдаляться от сестер. У нее стали находить коньячок, закусочку. В один прекрасный день нас созывают на собрание. Матушка говорит, что такая-то ушла, оставила записку: «Пришла к выводу, что я не монахиня. Хочу жить в миру. Простите, не поминайте лихом». С тех пор каждый год уходит как минимум одна сестра из числа тех, кто жил в монастыре с самого начала. Слухи-то из мира доносятся: такая-то ушла - и все с ней нормально, не заболела, ноги не переломала, никто не изнасиловал, замуж вышла, родила.

Уходили тихо, ночью: по-другому не уйдешь. Если ты средь бела дня с сумками попрешься к воротам, закричат все: «Куда собралась? Держите ее!» - и к матушке поведут. Зачем позориться? Потом приезжали за документами.

Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.

«Куда я пойду? К маме на шею?»

Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне

Меня сделали старшей сестрой по стройке, отдали учиться на шофера. Я получила права и стала выезжать в город на фургоне. А когда человек начинает постоянно бывать за воротами, он меняется. Я стала покупать спиртное, но деньги-то быстро заканчивались, а в привычку уже вошло, - стала потаскивать из монастырских закромов вместе с подружками. Там была хорошая водка, коньяк, вино.

Мы пришли к такой жизни, потому что смотрели на начальство, на матушку, ее подругу и их ближний круг. У них без конца были гости: менты с мигалками, бритоголовые мужики, артистки, клоуны. С посиделок они высыпали пьяные, от матушки разило водкой. Потом всей толпой уезжали в ее загородный дом - там с утра до ночи горел телевизор, играла музыка.

Матушка стала следить за фигурой, носить украшения: браслеты, броши. В общем, стала вести себя как женщина. Смотришь на них и думаешь: «Раз вы вот так спасаетесь, значит, и мне можно». Раньше-то как было? «Матушка, я согрешила: съела в пост конфетку „Клубника со сливками“». - «Да кто ж тебе сливки туда положит, сама-то подумай». - «Ну конечно, ну спасибо». А потом уже стало на все это насрать.

Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне. Бывшие зэки говорят: «Зона - мой дом родной. Мне там лучше, я там все знаю, у меня там все схвачено». Вот и я: в миру у меня ни образования, ни жизненного опыта, ни трудовой книжки. Куда я пойду? К маме на шею? Были сестры, уходившие с конкретной целью - выйти замуж, родить ребенка. Меня никогда не тянуло ни детей рожать, ни замуж выходить.

Матушка на многое закрывала глаза. Кто-то доложил, что я выпиваю. Матушка вызвала: «Где берешь эту выпивку-то?» - «Да вот, на складе, у вас все двери открыты. У меня денег нет, ваших я не беру, если мне мать дает деньги, я на них только „Три семерки“ могу купить. А у вас там на складе „Русский стандарт“, коньяк армянский». А она говорит: «Если хочешь выпить, приходи к нам - мы тебе нальем, не проблема. Только не надо воровать со склада, к нам ездит эконом от митрополита, у него все на учете». Никаких моралей уже не читали. Это 16-летним парили мозги, а от нас требовалась только работа, ну, и рамки какие-то соблюдать.

«Наташа, не вздумай возвращаться!»

В первый раз меня выгнали после откровенного разговора с Ольгой. Она всегда хотела сделать меня своим духовным чадом, последователем, почитателем. Некоторых она сумела очень сильно к себе привязать, влюбить в себя. Вкрадчивая всегда такая, говорит шепотом. Мы ехали в машине в матушкин загородный дом: меня послали туда на строительные работы. Едем молча, и вдруг она говорит: «Знаешь, я ко всему к этому, церковному, никакого отношения не имею, мне даже слова эти претят: благословение, послушание, - я воспитана по-другому. Я думаю, ты такая же, как я. Вот девчонки ходят ко мне, и ты ходи ко мне». Меня как обухом по голове ударили. «Я, - отвечаю, - вообще-то воспитана в вере, и церковное мне не чуждо».

Словом, она передо мной раскрыла карты, как разведчик из «Варианта „Омега“», а я ее оттолкнула. После этого, естественно, она стала всячески пытаться от меня избавиться. Спустя какое-то время матушка меня вызывает и говорит: «Ты нам не родная. Ты не исправляешься. Мы тебя зовем к себе, а ты вечно дружишь с отбросами. Ты все равно будешь делать то, что хочешь. Из тебя не выйдет ничего путного, а работать и обезьяна может. Поезжай домой».

В Москве я с большим трудом нашла работу по специальности: муж сестры устроил меня корректором в издательство Московской патриархии. Стресс был жуткий. Я не могла адаптироваться, скучала по монастырю. Даже ездила к нашему духовнику. «Батюшка, так и так, меня выгнали». «Ну и не надо туда больше ехать. Ты с кем живешь, с мамой? Мама в храм ходит? Ну вот и ладно. У тебя есть высшее образование? Нет? Вот и получай». И все это говорит батюшка, который всегда нас запугивал, предостерегал от ухода. Я успокоилась: вроде как получила благословение у старца.

И тут мне звонит матушка - через месяц после последнего разговора - и просит тающим голосом: «Наташа, мы тебя проверяли. Мы так по тебе скучаем, возвращайся назад, мы тебя ждем». - «Матушка, - говорю, - я уже все. Меня батюшка благословил». - «С батюшкой мы поговорим!» Зачем она меня звала - не понимаю. Это что-то бабское, в жопе шило. Но я не могла сопротивляться. Мама пришла в ужас: «Ты что, с ума сошла, куда ты поедешь? Они из тебя какого-то зомби сделали!» И Маринка тоже: «Наташа, не вздумай возвращаться!»

Приезжаю - все волками смотрят, никто по мне там не скучает. Наверное, подумали, что слишком хорошо мне стало в Москве, вот и вернули. Не до конца еще наиздевались.

На этот раз навсегда

Во второй раз меня выгнали за романтические отношения с одной сестрой. Никакого секса не было, но к этому все шло. Мы полностью доверяли друг другу, обсуждали нашу поганую жизнь. Разумеется, другие стали замечать, что мы сидим в одной келье до полуночи.

На самом деле меня бы и так выгнали, это был только предлог. У других и не такое было. Некоторые крутили с детьми из монастырского приюта. Батюшка еще удивлялся: «Почему вы мальчиков-то завели? Девочек заводите!» Их до самой армии держали, кабанов здоровых. Так вот, одна воспитательница воспитывала-воспитывала - и довоспитывалась. Ее журили, конечно, но не выгнали же! Она потом сама ушла, они с тем парнем до сих пор вместе.

Вместе со мной выгнали еще пятерых. Устроили собрание, сказали, что мы им чужие, не исправляемся, все портим, всех соблазняем. И мы поехали. После этого у меня и в мыслях не было вернуться ни туда, ни в другой монастырь. Эту жизнь как ножом отрезало.

Первое время после монастыря я продолжала ходить в храм каждое воскресенье, а потом постепенно бросила. Разве что на большие праздники захожу помолиться и свечку поставить. Но я считаю себя верующей, православной и церковь признаю. Дружу с несколькими бывшими сестрами. Почти все повыходили замуж, нарожали детей или просто с кем-то встречаются.

Когда я вернулась домой, так радовалась, что теперь не надо работать на стройке! В монастыре мы работали по 13 часов, до самой ночи. Иногда к этому прибавлялись и ночные работы. В Москве я поработала курьером, а потом опять занялась ремонтом - деньги-то нужны. Чему в монастыре научили, тем и зарабатываю. Выбила у них трудовую книжку, мне записали стаж 15 лет. Но это копейки, на пенсию вообще не катит. Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?

Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?

«Я была плохой монахиней»

Кто-то из бывших монахов говорит: «Монастыри надо закрыть». Но я не согласна. Находятся же люди, которые хотят быть монахами, молиться, помогать другим - чего в этом плохого? Я против больших монастырей: там только разврат, деньги, показуха. Другое дело - скиты в глубинках, подальше от Москвы, где жизнь попроще, где так не умеют добывать деньги.

На самом деле все зависит от игумена, потому что он обладает ничем не ограниченной властью. Сейчас еще можно найти настоятеля с опытом монашеской жизни, а в 90-е их негде было взять: монастыри только начали открываться. Матушка закончила МГУ, потерлась в церковных кругах - и ее назначили игуменией. Как можно было доверить ей монастырь, если она сама не прошла ни смирения, ни послушания? Это какая нужна духовная мощь, чтобы не развратиться?

Я была плохой монахиней. Роптала, не смирялась, считала себя правой. Могла сказать: «Матушка, я так думаю». - «Это у тебя помыслы». - «Это не помыслы, - говорю, - у меня, это мысли! Мысли! Я так думаю!» - «За тебя бес думает, дьявол! Ты нас слушайся, с нами Бог разговаривает, мы тебе скажем, как надо думать». - «Спасибо, как-нибудь сама разберусь». Такие, как я, там не нужны.

Текст - Антон Хитров

Корреспондент “Ивановской газеты” в качестве трудницы три месяца провела в женском монастыре - Святоезерской Иверской Пустыни...

Неравноправие

Степень суровости монастырских правил различна для всех. Заходишь, например, с утра в трапезную. На завтрак ни у кого благословления нет! Видишь целый стол с яствами, оставшимися после обеда и ужина. Сидят и о чем-то весело разговаривают монахини, послушницы, работники кухни. Замолкают при твоем появлении. Ешь вместе с ними. А на следующий день выслушиваешь от монахини Ефремы упреки: “Как ты могла покинуть участок и пойти в трапезную! На это ни у кого благословления нет. Да, монахини и работники сидят. Но они так уж...”. Получается, что им можно, а мне нельзя! Или ты обязана ходить на вечернюю службу, даже если ноги отнимаются от усталости. А вот трудница Наталья, которая в монастыре моет посуду, их вообще может не посещать. Она сирота, всю жизнь скитается по монастырям. Ее в Пустыни жалеют.

У одной из монахинь в монастыре живет мама. Сама она - келарь (в мирском понимании - заведующая столовой). Мама, живущая в Пустыни уже несколько месяцев, помогает дочери в трапезной. У женщины нет четких обязанностей, нет послушаний. Всё, что она делает, совершается добровольно. Монахини иногда приходят в кельи друг другу без благословления. Они не ложатся спать в четко установленный срок, предпочитая общаться друг с другом. Почему же к новичку-труднице относятся столь сурово?

На все эти вопросы есть вполне обоснованные ответы. Почему существует неравноправие? Во-первых, ты в монастыре недавно. К тебе присматриваются, как и в любом коллективе. Во-вторых, пришла ты из ниоткуда, без благословления духовного отца. Это монахинь очень настораживает. В-третьих, неофита, как выяснится позже, проверяют на прочность. Одна из монахинь призналась: “Тебя специально послали заниматься тяжелым физическим трудом. Хотели проверить: выдержишь или нет. Все, кто начинают свой путь в монастыре, проходят через это. Потом отправят на другой участок работ, например шить рясы. Ты в монастыре должна уметь всё”.

Монахи: кто они?

- А вы сами давно в монастыре? - спрашиваю монахиню Ефрему .

- Таких вопросов монахам не задают. Но расскажу. Здесь я 12 лет. Сама из Сочи. Бывший геолог. Есть сын и внук. С родными почти не общаюсь.

Родные в монастыре - особая тема.

Монахиня Мария : “Я сама из Москвы. С 18 лет хотела стать монахиней. Духовный отец сказал: “Закончи институт”. Закончила. Заявила матери: “Хочу в монастырь!”. Мама не поняла: “Ты же - нормальная девушка!”. Потом - семейные скандалы и ссоры. Мама отняла паспорт, религиозную литературу, заперла дома, пыталась устроить на работу. Я вставала на колени: “Отпусти!”. Она стала ездить со мной в качестве паломника по монастырям. Мы стали понимать друг друга. Как-то звоню уже отсюда: “Мама, меня завтра стригут в иноки”. Мама: “Ну что ж, это твой путь”.

Монахиня Онуфрия : “Хотела стать монахиней с 16 лет, поселиться в Дивеевский женский монастырь. Потом подруга пришла в этот монастырь и “потянула” меня сюда. Я уехала сюда вместе с мамой и сестрой-близнецом. Теперь вся наша семья - монахини”.

Отец Дмитрий (служит в монастыре): “Уйти в монастырь можно только с благословения близких”.

Паломница - трудница - поиск духовного отца - вступление в сестринский корпус (с разрешения игуменьи) - послушничество - иночество - монашество. Это почти обязательная процедура вступления в монахини. Но бывают и исключения.

Монахиня Онуфрия поясняет: “Можно всю жизнь прожить в монастыре трудницей, а можно сразу стать монахиней. Главное - собственное внутренее ощущение, сила веры”.

С мирской точки зрения, всех монахинь монастыря можно разделить на три категории. Первая - молодые насельницы. Обычно это девушки 18-25 лет. С малых лет они посещают храмы и монастыри. При достижении совершеннолетия будущие монахини находят духовных отцов и принимают постриг.

Почему они покидают мирскую жизнь - вопрос сложный. Это тайна монашества. Молодые монахини - самый опасный для Пустыни контингент. Они легче могут впасть в искушения. Есть случаи, когда молодые монахини уходили из монастыря, выходили замуж и переставали посещать храм. Поэтому Священный Синод Русской православной церкви принял решение, что постриг могут принимать женщины, достигшие 30-летия.

Нужно понимать, что уход в монастырь - шаг очень смелый и крайне решительный. Человек меняет свою жизнь в корне, иногда не подозревая, что ждет его за оградой Пустыни. Монахиню может начать “ломать” спустя даже 10 лет немирской жизни. Это становится настоящей личной трагедией: женщина ожидает от монашества чего-то определенного, а получает совсем иное.

Уход из Пустыни - дело незапрещенное. “Наши ворота открыты , - говорит игуменья Георгия , - но что же делать, если ты дал клятву перед Богом?”

Вторая категория монахинь - люди, которые пришли в Пустынь после жизненной трагедии. Например, заболели или вели неправильный образ жизни и решили исправиться. Таких монахинь много: бывшие осужденные, женщины легкого поведения и т. п. Они - одни из самых религиозных. Никто из них не рассказывает о своем непростом прошлом и никто не задает лишних вопросов. И так все понятно, без слов.

Третья категория - пожилые монахини. Они принимают постриг на закате жизни. Некоторые становятся схимонахами (т. е. теми, кто не выполняет послушаний и только молится в своей одинокой келье). Престарелые монахини самые спокойные. Но и они иногда не выдерживают искушений. 70-летняя соседка по келье уехала из Пустыни в другой монастырь (оптинское подворье) без объяснения причин.

Полномочия насельниц Пустыни крайне регламентированы. Мать Мария отвечает за ризницу, мать Амвросия - за келарь в трапезной, мать Пелагия заведует складом, мать Онуфрия отвечает за “гостиничное хозяйство”, мать Иосафа - главный “рыбак”, мать Домна - монастырский врач. Монах должен уметь всё. Но в Пустыни никто не вторгается на “чужую” территорию, не выполняет чужих функций.

Монахини ведут правильный образ жизни. Они не выпивают, не курят, соблюдают посты (почти 240 дней в году). Местное население полагает, что насельницы перебираются на другую сторону озера и пускаются во все тяжкие. Это не так. Монахиням (которые, правда, позволяют себе купаться в рясах в Святом озере) попросту некогда заниматся распутством. Они работают по 6 дней в неделю. Если нет дел, они молятся, читают акафисты, выполняют другие послушания (например, одна из монахинь перед выходом из кельи должна 300 раз прочитать Иисусову молитву).

В воскресенье - длительная служба до часу дня. Воскресным вечером монахини спят перед тяжелой трудовой неделей.

Праздники, конечно, случаются: Пасха, например, или День Петра и Павла. В праздничные дни работать запрещено, но и выходить за территорию Пустыни не разрешается. (“Чтобы не искушаться”, - рассказывают насельницы). В праздники прибывают паломники. Им разрешено находиться в монастыре только три дня. Хотя есть исключения. Людей, которые давно ездят в Пустынь, монахини принимают как родных. Им позволено находиться в Пустыни даже несколько недель. (Зачастую паломники вызывают раздражение. Ощущаешь, что к ним относятся чуть ли не радушнее, чем к тебе, с ними не так суровы.)

Еженедельно монахини обязаны исповедоваться и причаститься. Перед причастием - обязательный трехдневный пост. Во время постных дней монахини стараются не разговаривать. Каждая из них этот трудный момент переносит по-разному. “В постные дни у нас случаются конфликты , - рассказывает мать Мария. - В это время наиболее велики искушения. Многие монахини не выдерживают и срываются”.

Взаимоотношения с местным населением и монахинями - вопрос неоднозначный. Храм Пустыни регулярно посещают прихожане. Монахини ходят в гости к больным и немощным верующим. Насельницы скупают у местных грибы и ягоды для собственных нужд. Для тех, кто в Бога не верит, путь на монастырскую территорию практически закрыт. Монахини могут рассказать много неприятных историй о неверующих, живущих в поселке. Местное население, по словам насельниц Пустыни, занимается воровством. “Утащить” способны всё: и лопату с монастырского участка, и икону из храма.

Кроме того, некоторые жители, по мнению монахинь, “промышляют” колдовством. Напротив церковного алтаря в цветнике мать Ефрема регулярно откапывает мертвых куриц. Птица, умерщвленная перед стенами храма, считается мракобесием. Священники, служащие в Пустыни, отказываются причащать и исповедовать “колдунов”.

За оградой

Почему же ты покидаешь монастырь после трех месяцев пребывания? Понимаешь, что ты - человек все-таки мирской (хотя бы пока). Ты оказался не готов к неожиданному повороту судьбы. Монастырь - это очень тяжело, это не для всех. В конце концов вести себя праведно можно и в миру!

Что оставляешь за оградой Пустыни? Частичку себя - прошлого. С чем идешь в мир? С осознанием того, что жизнь - прекрасная вещь, в ней можно совершить множество хороших, добрых дел.

И еще. Приходишь к выводу: ты можешь или упасть, или подняться. Но в любом случае, наверху и на дне, надо оставаться человеком!

Мы опубликовали первую часть записок нашего корреспондента Жанны Чуль, которая пять лет прожила в монастырях. Сначала в богатом и знаменитом Воскресенском Новодевичьем, что в Петербурге. Потом — в бедном Иоанно-Предтеченском, что в Москве. Сегодня мы заканчиваем публиковать этот уникальный текст о современных монастырских нравах.

Жанна Чуль

«Вернись немедленно!»

Я ушла из Новодевичьего монастыря в Петербурге, потому что сил не было терпеть такую жизнь. Миф о доброй матушке-игуменье был развеян ею же. Я долго собиралась с духом, перебирала возможные варианты ухода. Помог случай.

30 сентября игуменья София праздновала день ангела. Обычно этот праздник — день святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии — приравнивался по торжественности к приезду в обитель патриарха. За несколько дней у сестер и минутки свободной не выдавалось: они мыли, чистили, закупали множество продуктов для пышной трапезы. Из цветов плели гирлянды и составляли громадные клумбы. Храм празднично украшался. Гости шли длинной чередой. Тех, кто чином попроще, игуменья принимала в храме и в сестринской трапезной. Представителей власти и бизнесменов потчевала деликатесами и наливками в собственном домике. Сестрам в свой день ангела мать София тоже сделала подарок. Подарила каждой набор: книга, иконка и пачка чая. Я на праздничную трапезу не пришла: была дежурной по храму. Да и не очень-то хотелось. Отношения у нас с матушкой уже были напряженные.

Мой подарок принесла в храм инокиня Ольга. Но по ошибке взяла набор для другой послушницы. Та раскричалась, что осталась без подарка. Матушка на следующий день вызвала нас с инокиней Ольгой в свой кабинет. «Ты почему ей носила подарок? Ты — ее келейница? (Прислуга лиц монашеского звания. — Авт.)» — грозно спросила она трепещущую Ольгу. Не слушая наших ответов, сообщила свой вердикт: «С Ольги я снимаю апостольник (головной убор в женском монашестве), а Иоанну — отправляю домой». Я развернулась и ушла. Не отреагировала даже на возгласы настоятельницы, обращенные ко мне: «Вернись! Вернись немедленно». Пошла собирать вещи. Как полное нарушение человеческих прав, как акт недоверия к своим сестрам, я рассматриваю тот факт, что насельницы обязаны в монастыре сдавать паспорта. Хранятся они в канцелярском сейфе: это дает гарантию игуменье, что сестра без документа не сбежит. Мне паспорт долго не возвращали. Пришлось пригрозить, что приду в обитель с полицией…

Новая обитель

Дома я долго не могла вернуться к нормальной жизни. Ведь в монастыре привыкла работать без выходных. Порой невзирая на боль и плохое самочувствие. Не считаясь со временем суток и погодными условиями. И хотя была вымотана физически и морально, продолжала и дома по привычке вставать в шесть утра. Чтобы занять себя и как-то сориентироваться, что делать дальше, ездила в Стрельну, в Троице-Сергиеву мужскую пустынь. Посещала богослужения. Помогала убирать храм, работала в огороде. Требовались душе покой и отдых, какая-то перемена. И я поехала в двухнедельное путешествие в Израиль. Посетила Иерусалим и главные места в жизни Иисуса Христа: Назарет в Галилее, гору Фавор, омылась в реке Иордан… Когда вернулась, отдохнувшая и просветленная, священник пустыни отец Варлаам, на мой вопрос, что же мне делать дальше, благословил ехать в Москву в Иоанно-Предтеченский женский монастырь. Я о нем прежде не слышала. Нашла в Интернете адрес. Собралась в дорогу. Мама плакала. Так же горько и безутешно, как и три года назад, когда я уходила в Новодевичий монастырь…

С трудом нашла в Москве эту обитель, долго кружила вокруг нее, хотя от метро «Китай-город» было до монастыря пять минут ходьбы пешком. На звонок в дверь на крыльцо вышла приветливая миловидная сестра в черном монашеском облачении. Она провела меня к игуменье Афанасии. Я пришла очень вовремя: через полчаса настоятельница уезжала в больницу, где ей предстояло провести три недели. Когда меня вели наверх по лестнице, отметила про себя, какая кругом разруха и грязь. И, конечно, в дальнейшем тоже постоянно сравнивала свою жизнь в первом монастыре и в теперешнем.

Глушь возле Кремля

Игуменью Афанасию сестры видели редко: или во время богослужения, или если сама к себе в келью вызывала. Матушка была серьезно больна — даже ходила с трудом. Так и сидела все время у себя в келье. На общую трапезу игуменья не спускалась из-за больных ног. Три раза в день к ней с подносом еды поднималась особо приближенная женщина, которая работала по найму поваром. За годы в монастыре она нашла к игуменье подход, они подолгу вели беседы за закрытыми дверьми. От Натальи игуменья узнавала все новости обители и была в курсе жизни сестер. Когда у Натальи был выходной день, еду благословляли приносить кому-нибудь из сестер. А поднос с пустой посудой игуменья выносила в коридор и ставила на аквариум с золотыми рыбками.

По сравнению с Воскресенским Новодевичьим этот монастырь был куда проще. Хоть и находился Иоанно-Предтеченский в десяти минутах ходьбы от Кремля, бедность была такая, как будто в глуши лесной жили сестры. В Новодевичьем я принимала душ каждый день. А здесь — экономили воду. Для сестер и игуменьи стало потрясением, когда они узнали, что я моюсь ежедневно. Душ, как оказалось, настоящий монах принимает раз в неделю (а лучше и в две!). Телефон с городским номером прослушивался. Такой же аппарат стоял в келье у благочинной, и в любую секунду среди разговора можно было услышать в трубке сопение бдящей порядок сестры: думай, что говоришь, и не празднословь. Свет гасили по всему монастырю еще до одиннадцати часов вечера. В Новодевичьем же у нас во всех коридорах горел ночной свет. Конечно, к бережному отношению к электроэнергии там взывали, но не настолько, чтобы по ночам проверять. Игуменья София благословляла в храме вешать объявление: «В монастыре долг по электроэнергии 3 миллиона рублей. Просим прихожан пожертвовать на оплату долга». А в Иоанно-Предтеченском просто экономили…

В комнате с высоким под три метра потолком, куда меня поселили в новом монастыре, свисали лохмотья штукатурки. Окно было закрыто и наполовину завешано,

как делают это в деревне, серой застиранной задергушкой. Стены закопченные и

грязные. На полу, между покосившимися шкафами — включенные на полную мощность обогреватели. Спертый воздух: тяжелый запах горелого воздуха, смешанный с запахом пота и старых вещей. Как позже призналась мне монахиня Анувия, все эти столы и шкафы подобраны были на помойке.

Кроме меня, еще три жильца. Две инокини — мать Алексия и мать Иннокентия (позднее с ней у нас шла постоянная борьба за открытое окно. Даже в теплую погоду она велела его закрывать — боялась простудиться) и послушница Наталья. Комната перегорожена веревками, на которых висят одинаковые серые от грязи большие лоскуты ткани. У каждой сестры за занавеской горит свечка или лампадка. В моем закутке кровать, на стене — тканый ковер с изображением Божией Матери «Умиление». Стул, стол с провисающими ящиками, тумбочка. В углу — полка с иконами и лампадкой. Я бессильно опустилась на стул. Заснуть в эту ночь мне не удалось. За занавеской я чувствовала себя как в норе. Воздуха не было совсем. Кровать жалобно скрипела. А все три мои соседки, едва улеглись и погасили свет, начали… храпеть! Это был самый настоящий кошмар. По потолку носились причудливые тени от мерцающих лампад. Я не выдержала и тихо заплакала. Забыться, провалиться в тяжелый сон мне удалось только под утро. Едва я задремала, зазвонил колокольчик: подъем!

Суп нищим

Для начала дали мне послушание — фотографировать (почему-то никто не хотел брать в руки фотоаппарат) все события и внутреннюю жизнь обители, помогать на кухне повару в приготовлении трапезы, мыть посуду вечерами. Иногда я мыла и лестницу, ведущую наверх в сестринские кельи.

Позже мне доверили кормить нищих у ворот. Это было морально тяжелое послушание. К двум часам дня к воротам выносился стол. Со всех сторон начинали стекаться бомжи. Многих мы уже знали в лицо, но приходили и те, кто попал в трудную жизненную ситуацию — например, обокрали человека на вокзале. В строго назначенный час все эти несчастные спешили в Иоанно-Предтеченский монастырь. В этом тоже было огромное отличие двух обителей. В Новодевичьем, несмотря на всю его роскошь, сухой корки не получит просящий, пока не отработает. Однажды меня остановил мужчина, оборванный, еле держащийся на ногах от слабости. Он просил всего лишь хлеба. Я обратилась за благословением на это к ризничей, которая осталась за старшую в обители, пока игуменья находилась в отъезде. Она была неумолима: пусть хотя бы подметет двор.

Нищим (их ласково называли «бедненькими») в Иоанно-Предтеченском монастыре выносили суп в одноразовой пластиковой тарелке, два куска хлеба и жидкий чай. Их голодные глаза загорались при виде еды! Бомжам постоянно требовались одежда и обувь. Поэтому в монастыре был налажен круговорот одежды. Прихожане приносили ненужную одежду. Нищие моментально расхватывали выносимые им, особенно по лютой зимней стуже, варежки, носки и шапки.

Массаж — богачам

В Новодевичьем монастыре долгое время арендовали помещения различные организации. Кроме платы, они дарили сестрам подарки к праздникам. Косметическая фирма «Рив Гош», например, снабжала монахинь шампунями и гелями для душа. Когда срок аренды закончился и организациям ее не продлили, игуменья стала искать применение освободившимся помещениям. Хотела семейный детский дом устроить, но сестры запротестовали, забоявшись ответственности. Тогда, по благословению патриарха Кирилла, София устроила в этих помещениях архиерейскую гостиницу. Каждая келья по своей роскоши мебели и утвари соперничала с самым дорогим мирским отелем. Пол устлан пушистым ярким ковром. В трапезной в огромной келье весело трещали канарейки. На нижнем этаже расположились сауна, массажное кресло и даже бассейн. Унитазы в особо роскошных кельях были с подсветкой и функциями омывания и массажа, даже функция «клизма» предусмотрена… А в Иоанно-Предтеченском в это время глубоких тарелок для супа не на всех едоков хватало! А унитазы были еще советских времен — чтобы спустить воду, надо было дергать за веревочку.

Судьба балерины

Удивительное все-таки создание человек: сколько же он может вынести!? Но, как говорится, каждому крест по силам дается. Инокиня Евсевия, с которой первые дни мне пришлось делить и келью, и послушания, — хрупкая женщина пятидесяти лет. На момент нашего с ней знакомства ее монашеский стаж был семнадцать лет. Интересно, что в прошлом она окончила Ленинградское хореографическое училище имени А. Я. Вагановой и была балериной Мариинского театра. В монастырь ушла накануне ответственных длительных гастролей театра в Японию… Основное ее послушание — старшая просфорница. Мне довелось в первый месяц трудиться в просфорне. Без преувеличения скажу: печь просфоры — тяжелейшая работа.

Те, у кого там послушание, встают раньше всех. На утреннюю службу не идут — в самой просфорне зажигают лампаду перед иконой Иисуса Христа и читают молитвы. И только после этого приступают к работе.

В просфорне мы проводили весь день: с 6 утра и до 16-17 часов вечера. Все это время — на ногах. Присесть некогда — пока одна партия просфор выпекается, другую надо вырезать из теста. Обедали наспех и всухомятку. Здесь же, примостившись на краешке разделочного стола. В маленьком помещении очень жарко, душно. Противни с «верхами» и «низами» просфор тяжелые — из железа. Вырезать будущие просфоры надо очень аккуратно, по строго определенному размеру, иначе получатся кривобокими, а это — брак. Мать Евсевия была незаменима на этом послушании. Я удивлялась: откуда у нее, такой болезненной и хрупкой, столько сил? Ведь работой в просфорне не ограничивался список ее послушаний. Была она также помощником келаря (заведующий трапезной), в швейной мастерской помогала, по храму церковничать (следить за свечами и чистотой икон) ее ставили. Я, набегавшись по послушаниям, так уставала, что падала в конце дня в келье на кровать и моментально засыпала. А за занавеской мать Евсевия еще полночи читала бесконечные молитвы, каноны, акафисты, жития.

Несчастный случай в просфорне

Случались и серьезные неприятности: сестры от постоянной усталости и недосыпания становились рассеянными и могли сломать руку или ногу. Послушница Наталья (я удивилась, когда узнала, что ей всего 25 лет: в платке, надвинутом на самые глаза, с огрубевшей кожей, постоянно насупленная, она производила впечатление бабушки за 60…) готовилась стать инокиней, а время ожидания пострига коварно и полно искушений — это настолько естественно в монастыре, что уже никого не удивляет. Однажды в просфорне раскатывающей тесто машиной Наталья раздробила себе кисть левой руки. Мать Евсевия была с ней, от ее рассказа о случившемся мурашки бежали по коже от ужаса.

Мать Евсевия замешивала тесто: в большой чан засыпала просеянную муку, сухие дрожжи, соль, добавляла крещенскую воду. Вдруг за спиной у нее раздался душераздирающий крик. Обернулась: ее помощница скорчилась от боли, а вместо кисти у нее — кровоточащий кусок мяса. Скорая помощь увезла Наташу в больницу. Срочно сделали операцию. Заживала рука долго. Но и в голове у Наташи что-то переключилось: она вдруг стала заговариваться. Страшные вещи говорила девушка: то винила сестер, что она поранила руку из-за их колдовства, то уверяла, что казначея мать Анувия завалила ее работой и «хочет сделать из нее мальчика». Старшие сестры вовремя заметили, что с Натальей творится что-то неладное. Постриг отменили, а саму девушку отправили домой: «отдыхай и восстанавливай здоровье».

На особом положении

Казначея и строительница монастыря монахиня Анувия раньше работала археологом, руководила экспедициями в ближнем зарубежье. Она постоянно обещала сестрам: вот будущей весной обязательно переедем в новый корпус. У каждой будет своя келья! Пришла весна, за ней — лето, наступила осень… все оставалось без изменений. Жили сестры в тесноте и грязи. Казначея — женщина добрая и веселая. Но сама она обитала в своей квартире на окраине Москвы. С сыном, его женой и тремя внуками. В монастыре не жила ни одного дня — приезжала три-четыре раза в неделю: в алтаре послужит во время богослужения, обойдет обитель — и снова в мир. Келью отдельную имела: ей же надо хранить где-то свои вещи, подарки прихожан, переодеться из мирского платья в монашеское облачение для богослужения... Ездила на собственной машине. Каждый год обещала и игуменье, и духовнику: «Последний год так живу! Поселюсь в монастыре окончательно». Наступал следующий год — история продолжалась.

В душевой облупился кафель, и постоянно засорялся люк — у сестер выпадали их длинные волосы и забивали решетку. Убирать за собой, а тем более за мывшейся перед тобой сестрой, никто не спешил. Ответственная за душевую комнату ругалась, вывешивала объявления, увещевающие нерях. Однажды, отчаявшись докричаться до неопрятных сестер, повесила замок на пару дней на дверь. В пекарне по ночам водили хороводы рыжие тараканы. Днем на этих столах раскатывали тесто под пирожки и сдобу, которая продавалась в палатке рядом с монастырем. Я однажды зашла в пекарню поздно вечером, чтобы почитать книгу (в кельях-то свет давно погасили, даже свечку нельзя затеплить). Включила свет. Тараканы брызнули в разные стороны…

Уйти труднее, чем прийти

Однако не трудности быта гнали меня из монастыря. Когда за тебя годами принимают решения, а твое дело маленькое — не рассуждая исполнять послушание, отвыкаешь думать и чувствуешь себя бессильным связно выразить свои мысли и желания. Я начала пугаться сама себя — поняла, что стала плохо соображать. И еще мне хотелось деятельности. И свободы. Я уже не раз высказывала свое желание сестрам. Уезжая домой в отпуск, озвучила его и поставила вопрос на рассмотрение администрации монастыря. Спустя дней десять мне пришла на телефон (в Иоанно-Предтеченском монастыре, учитывая сложные бытовые условия, сестрам было разрешено пользоваться мобильным телефоном и Интернетом) эсэмэска о том, что меня благословляют уйти. Нужно было собрать вещи, сдать в библиотеку книги и свое облачение. Сестры трогательно прощались. Звали вернуться через год. Временно я перебралась на квартиру к знакомым. Но, когда бы ни зашла в монастырь, меня приветливо встречали и даже угощали обедом. Мне звонили в течение всего следующего года. Но я, видя знакомый номер, не брала трубку. Хотелось забыть все со мной произошедшее. Но не так-то просто это оказалось. Даже в снах возвращалась я в монастырь.

Первые дни я не верила своему счастью. Я буду спать столько, сколько хочу! Есть что хочу (я пять лет жила без мяса и, когда первый раз попробовала его после длительного перерыва, мне показалось, что я жую резину). И главное — отныне я сама себе игуменья. Дома родные приняли меня с распростертыми объятиями! Но прошел целый год, прежде чем я начала возвращаться к нормальной человеческой жизни. Во-первых, я никак не могла выспаться: сколько бы ни спала, мне было мало. Двенадцать, четырнадцать часов в сутки — все равно чувствовала себя утомленной и разбитой. Я засыпала в театре во время представления, на лекциях в фотошколе (куда я поступила, так как полюбила фотографировать в монастыре и хотела продолжать это занятие в миру), в транспорте — стоило только присесть или даже прислониться к чему-либо, как глаза сами собой закрывались.

Первые месяцы сложно было сосредоточить внимание и даже четко сформулировать свою мысль. В монастыре, если выдавались свободные полчаса, мы сидели в огороде на лавочке, молча и сложив руки, дышали воздухом — радовались выдавшемуся перерыву. Ни на чтение, ни на разговоры не было ни сил, ни желания. Одна из монахинь монастыря научила меня плести четки. И пользу обители приносило (четки шли на продажу в монастырскую лавку), и все какая-то смена деятельности. Занятие это меня выручило, когда я вернулась в мир: свои плетеные изделия я относила в церковь и даже получала за них немного денег. Какое-никакое подспорье для жизни.

Одним словом, уйти в монастырь оказалось морально гораздо проще, чем выйти из него….

Кто такие монахи? Слово « монах » в русском языке происходит от греческого слова «mono» - один. Религиозные подвижники, зачастую вели уеденный образ жизни, становились монахами. Жизнь монаха сильно отличается от мирской жизни обычного человека. Монах проводит целый день в молитвах, не имеет личного имущества и семьи. Монахи, живущие в монастырях, вместе едят и вместе соблюдают посты, молятся, вместе работают.

О монахах-одиночках, часто узнавали люди, которые начинали тянуться к «божьим людям». Так формировались, некие общины, на основе которых возникали . Люди всегда тянулись к святым местам. Так вот нередко, неподалеку от монастырей, появлялись целые .

В процессе развития в монастырях появлялись свои правила - нормы поведения и образа жизни. Свод правил для монахов , был схож с порядками, существовавшими в монастырях Византии. Чтобы стать монахом, мирянин проходил послушание.

Послушание, это временной отрезок, в течение которого мирянин, стремящийся стать монахом беспрекословно выполнял все просьбы и поручения братьев, живших в обители. Послушник (мирянин, желающий стать монахом), проверял свои духовные и физические силы. Если ему удавалось преодолеть все трудности, то мирянин сможет безболезненно распрощается с прежним укладом мирской жизни.

Обряд посвящения мирянина в монахи начинается с пострига. Постриг, это символический обряд. Мирянину, желающему принять монашество, выстригают на голове крест. Потом мирянин меняет одежду. Вместо мирской рубашки, он надевает монашеское платье - рясу.

Человек только что постриженный в монахи, получает новое имя в знак полного разрыва с прежним своим миром. Далее монах может принять большую или малую схиму. Схима обязывает к неким нормам поведения.

Некоторые монахи становятся монахами - столпниками. Монахи - столпники, могли подолгу стоять на возвышении, читать молитвы. Другие же решали уйти из стен и начинали одиночную жизнь. Домом для такого монаха-отшельника, становилась небольшая избушка или землянка, именуемая скитом.

Как же проходит день монаха? Попробуем рассказать поподробней. Монашеское утро начинается в полночь. Звенят колокола, которые сигнализируют о том, что начались новые сутки. Монахи собираются в храме, и начинается церковная служба. По окончании службы настоятель делает поучение. Когда настоятель монастыря заканчивает речь, монахи расходятся по своим кельям. Нет, монахи не идут спать. Каждый монах, обязан сделать определенное число поклонов перед образами и прочитать определенное число молитв.

В пять утра в монастырских стенах снова звонит колокол. Он снова созывает братию на молитву в храм. После службы монахи идут завтракать. Трапезничают они скромно: едят хлеб, пьют чай или квас. Теперь до обеда монахи опять расходятся по кельям, выполняя различные послушания.

После обеда, еще пару-тройку часов труда. И опять на службу в храм. Вечерняя служба обычно идет полтора часа. По ее окончанию монахи идут ужинать. После ужина еще одна служба. День монаха подходит к концу. В 7 часов можно лечь спать.

Не все монахи занимаются только молитвами и поклонами. Есть часть , которая занимается трудом. Кто-то льет пот в мастерских, а кто- то на полях, выращивая хлеб.

Монахи являются представителями «черного духовенства». На людей принявших монашеский постриг, наложено множество ограничений. Большая часть их жизни проходит внутри монастырских стен. Увидеть монаха можно в любом действующем .