Протоиерей Николай Соколов — человек непростой судьбы. Родился и воспитан в кругу продолжателей традиции отца Алексия Мечева, с детства встречал многих замечательных деятелей советского христианского подполья, посещавших его деда Николая Евграфовича Пестова. Сегодня отец Николай — настоятель храма во имя святителя Николая в Толмачах при Государственной Третьяковской Галерее и духовник олимпийской сборной России.

— Отец Николай, у вашего рода очень богатая история. Ваш дедушка, Николай Евграфович Пестов, — автор замечательных духовных сочинений. История вашей семьи описана в книге матушки Наталии Соколовой «Под кровом Всевышнего». ..

— Моя матушка Наталия Николаевна написала книгу после смерти моего отца протоиерея Владимира Соколова, который прослужил на одном приходе в Москве почти 45 лет.

— Вы помните своего дедушку? Оказал ли он влияние на формирование вашего мировоззрения, жизненных ориентиров?

— По линии отца все мои предки, включая отца, дедушку, прадедушку, прапрадедушку, — это лица духовного звания. Такова традиция, которая корнями уходит в начало ХVIII века. Из них я помню только отца и по фотографиям дедушку. Дедушка был репрессирован, расстрелян в 30-е годы, поэтому я только немного знаю его.

Что касается дедушки Николая Евграфовича Пестова, деда по линии матери, то это человек, который фактически меня воспитал. Этот христианин, а я его именно так и называл, потому что он для многих и сегодня является образцом христианина в нашем непростом, суетном, мирском бытии, явил в своей жизни удивительное совмещение и удачное воплощение пути христианина в миру. Ведь он соблюдал те морально-этические правила богоугодной жизни, которые соблюдают как монашествующие, так и просто люди, живущие благочестивой христианской жизнью.

Его стезя пролегла через очень бурную эпоху. Родился он еще в ХIХ веке, а умер, когда ему исполнилось 90 лет, прожив почти век, пережив две революции, две мировые войны, испытав и тюремное заключение, и репрессии, и увольнения с работы. В то же время, он достиг в определенном плане удивительных результатов на научном поприще. Николай Евграфович был профессором, доктором химических наук, возглавлял кафедру во многих химических вузах, в том числе Менделеевском. Всю свою жизнь, а особенно последние лет 25, он посвятил написанию богословских работ. Это уже последний период его жизни.

Вся биография Николая Евграфовича изложена в изданной в наши дни книге. Родился дедушка в Нижнем Новгороде. Пройдя путь молодого человека от реального училища до поступления в МГТУ имени Н.Баумана (тогда это учебное заведение называлось Императорское техническое училище), он стал атеистом. Ведь в то время было распространено много книг, направленных против Христа и христианства, а четкого религиозного воспитания, заложенного в детстве родителями, у моего дедушки не было. В семье соблюдались праздники: Пасха, Рождество, — но никто никогда Библию не читал, Священное Писание не изучал. Поэтому все это было внешне. И когда ему в руки попали некоторые атеистические труды, то он потерял веру, хотя и был человеком хороших, чистых корней.

Дедушка не стал путником, который, путешествуя, легко идет по жизни, а наоборот, действовал согласно тем убеждениям, которые были в его сердце. Поэтому, когда началась Первая мировая война, он оставил Императорское высшее училище и пошел юнкером-добровольцем на фронт, где дослужился до поручика. И уже в звании поручика его застала революция. После этого Николай Евграфович, как и многие, оставил ряды армии и уехал в Нижний Новгород, где вступил в ряды коммунистической партии и работал в различных системах, в частности, в ЧК, на разных должностях.

— Как произошел поворот в мировоззрении Николая Евграфовича?

— Это случилось, когда он занимал пост военного комиссара Приуральского военного округа. Это было уже в конце гражданской войны. И однажды ночью, 3 марта, он увидел во сне видение — ему явился Христос. Он совершенно не понял, откуда у него, комиссара, который сражается против белой армии и Колчака (а в то время все кругом было залито кровью, грязью), вдруг взялось такое чистое, ясное видение. Почему Христос? Почему Он идет к нему навстречу и смотрит на него? И дед говорил: «Этот взгляд Христа перевернул всю мою душу». Что с ним тогда стало, он не помнил. «Я проснулся, — вспоминает Николай Евграфович, — и чувствую: что-то произошло в моей жизни. Что — не знаю».

Жизнь продолжалась. Дедушка и дальше служил в армии, но тут случился какой-то личный надлом, трещина в личной жизни — ушла его первая жена, которая сражалась с ним на фронтах Первой мировой войны. И он уезжает в Москву, уходит из армии и, по-видимому, под влиянием этого сна и связанных с ним событий, выходит из партии. Он понимает, что в партии он больше не может оставаться. И затем, некоторое время проведя в столице, он встречается с удивительным человеком — Владимиром Марцинковским, который организовал в Москве Христианский студенческий кружок. И вот однажды осенью дедушка зашел в политехнический музей и услышал лекцию о Христе. И с этого момента, вспоминает дедушка, он с Евангелием не расставался. В его жизни произошел поворот полностью к христианству.

А дальше уже Господь Сам его вел по этой жизни. Он встретил мою бабушку, Зою Вениаминовну, студентку ПТУ. Они поженились, появились на свет дети, среди них и моя мама, Наталья Николаевна. Вместе они прошли очень трудную, непростую жизнь. В 20-30-е годы были репрессированы, чудом остались живы. Бабушка сидела в тюрьме, дедушка тоже был арестован, потом освобожден. Но все-таки его научные труды по химии были блестящи. И, занимая ведущие посты, он волей-неволей был втянут в политическую борьбу того времени. Но дед проявил твердость характера, мужество и не выступил против тех, кого тогда безвинно приговаривали к репрессиям. За это он был отовсюду уволен, и перед самой Второй мировой войной, в 40-м году, остался фактически без работы. А тут уж началась война. И так как кадров осталось мало, его чудом не арестовали и не расстреляли — видимо, только война помешала этому. Он каждый день ждал ареста! Сегодня, завтра, послезавтра… Потому что все были под угрозой. А, тем более, он, поскольку не подписывал никаких доносов и не выступал против тех, кого считали «врагом народа».

Вот таким образом война сбила все планы, Николай Евграфович был опять вызван на научную работу, возглавил ряд направлений, в том числе и военное направление по кафедре химии. И я, рожденный уже после войны, застал его профессором, доктором наук, награжденным орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, многими другими правительственными наградами и занимающим очень высокие посты в научных академиях и лабораториях, связанных с химическим производством.

— Дедушка рассказывал Вам о репрессиях? Не замалчивалось ли это в семье?

— Вы знаете, ребенку особо-то не расскажешь. Когда уже можно было, это рассказывали. Я вспоминаю те времена, примерно 50-е годы, когда началась хрущевская «оттепель» и из лагерей возвращались люди, которые отсидели в 30-е годы, затем были арестованы вторично после войны, получили еще срок, и вот они как раз в 55-57-м годах были освобождены. Многие из них приходили в нашу семью, поскольку она была известна в московских религиозных кругах. Дедушка в свое время был прихожанином храма, где служил отец Сергий Мечев, который был сыном отца Алексия Мечева, московского старца, ныне канонизированного, и даже одно время являлся старостой этого храма. Храм был закрыт, все «мечевцы» сосланы, разрознены и истреблены, но дедушкина семья сохранилась. Люди знали нашу благочестивую семью, где даже тайно совершались литургии, и приходили к нам. Приходила масса людей — оборванных, грязных, голодных, без единого зуба (все были выбиты на пытках и допросах)… Потом эти люди стали крупнейшими деятелями советской науки — докторами, заслуженными работниками наук, профессорами различных направлений, начиная от искусства и заканчивая математикой. Они рассказывали о репрессиях, о сталинских лагерях, еще задолго до того, как вышел «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына. От нас все это не скрывалось. До конца понять, конечно, всю трагедию нашего народа было трудно, потому что страдали буквально все народы, начиная с западных областей и заканчивая восточными, от Крыма и до Севера. Практически ни одна семья не осталась неохваченной репрессиями.

И вот, уже в те годы дедушка начал деятельность по распространению литературы. На свои средства, ни у кого ничего не беря, он полностью весь свой доход — зарплату, премии — тратил на распространение духовной литературы. Перепечатывал святых отцов, сам издавал невыдуманные рассказы о странствиях людей по лагерям и весям, причем все это старался преподнести без политической окраски. И Господь помогал ему. Его деятельность по распространению духовной литературы простиралась из Москвы до самых окраин. Возили литературу и на Дальний Восток, и на Кавказ, в Грозный. Там была женщина, которая рассылала книги по всем республикам: и в Грузию, и в Армению, и в Азербайджан. Были «точки» и на севере — в Эстонии, Петербурге — и в других регионах. Но дедушка был центром, поэтому к нам сходилось все. Приезжали и люди, которые стали теперь уже известными архипастырями.

— Какая редкая возможность: быть знакомым с детства со многими замечательными христианскими деятелями!

— Милостью Божьей! С детства, лет с 10-12, я уже хорошо помнил тех, кто к нам приходил. Во-первых, это были люди, связанные с церковной жизнью: покойный ныне митрополит Питирим (Нечаев), многие профессора Московской духовной академии, люди, связанные с кружком мечевской общины, покойный профессор отец Глеб Каледа, который основал наш Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет (ПСТГУ) и многие-многие другие. Сейчас невозможно всех вспомнить: это десятки имен. Но именно они, приходя в ту пору к нам в дом, приносили свет христианской истины, любви и мира. И ни от одного из репрессированных я не услышал в то время жалоб на свою судьбу, хулы на советскую власть или чего-то подобного! Изуродованные, с искалеченными жизнями, они благодарили Бога за все, что Он им посылал!

О почитании новомучеников

— Отец Николай, как вы думаете, почему опыт новомучеников и вообще обращение к наследию новомучеников так мало востребованы сегодня в нашей Церкви? Так, почитание блаженных и юродивых, например, блаженной Матроны, гораздо более популярно. Толпы людей часами стоят в очереди, чтобы поклониться ее мощам. А в то же время в Сретенском монастыре у мощей священномученика Илариона (Троицкого) совершенно пусто.

— Мне кажется, здесь вопрос в том, что блаженная Матрона жила в сердцевине людской массы. И люди уже при жизни к ней ходили, знали ее. Действительно, это святая, которая отвечает на людские требования, живя их заботами и в этой жизни, и в будущей.

— Но почему не востребованы новомученики?

— Дело в том, что многие даже не знают о них. Представьте, что даже студенты, поступающие в ПСТГУ, об этом не осведомлены. Я спрашиваю абитуриента: «Где находится гробница святейшего патриарха Тихона?» Даже этого не знают! Что уж говорить о владыке Иларионе (Троицком) или других новомучениках. Недавно был случай — спрашиваю абитуриентов из Симферополя: «Владыку Луку знаете?» «Знаем», — отвечают. Ну, слава Богу! Этот свой, своего-то знают. Это любимый святой. А поступающие из других регионов даже не подозревают о существовании такого святого. Но как можно молиться тем, которых не знаешь? Кроме того, подвиг новомучеников, в основном, был незримый: их тайно расстреливали и безвестно хоронили. Поэтому их чаще всего чтят поместно.

— В таком случае, как вы считаете, нужно ли что-то делать Церкви для того, чтобы обращать внимание людей на жизнь и деяния современных святых?

— Наша Церковь это делает. Во-первых, есть дни почитания российских новомучеников. Особенно тот день, когда на Бутовском полигоне вместе со Святейшим Патриархом собираются и московские, и подмосковные батюшки, и приезжие из других регионов. Это и отдельные праздники, посвященные новомученикам и исповедникам российским. Вот, кстати, я недавно вернулся из Китая. Там тоже есть мученики. Но сами люди в Китае очень жестко относятся к религиозным убеждениям, особенно к православному, и не терпят, чтобы кого-то из китайцев называли святым. Когда мы представили икону новомучеников китайских, они несколько раз ее убирали, не хотели ее видеть. Я спросил: «Это ведь ваши святые, родные, почему такое отношение?» И получил ответ: «В Китае нет и не может быть святых». А у нас есть святые, но люди просто не знают их. Это, видимо, задача для следующих поколений.

Об испытаниях дня сегодняшнего

— Отец Николай, после вашего рассказа о 50-х годах, о деятельности Николая Евграфовича, хочется задать вопрос: когда было большее внутреннее горение духа — в те времена или сейчас?

— Трудно ответить за всех, я могу только сказать с точки зрения пастыря сегодняшнего дня. Как к священнику, ко мне на исповедь приходят люди и открывают свое сердце, и я вижу, что Господь всегда — и тогда, и сегодня — ведет тех, кто к Нему обращается. Но более горения, я думаю, было тогда. Потому что в те времена это было связано с моментом некоего преодоления себя и испытаниями через репрессии и преследования. Если обнаруживалось, что ты христианин, что ходишь в церковь или исполняешь какие-то религиозные обряды, то тебя просто выгоняли с работы, как это случилось с Николаем Евграфовичем. Когда ему исполнилось 70 лет, его вызвали в институт, где он вел свою основную научную деятельность, и сказали: «Николай Евграфович, студенты вас видели в церкви. Как вы на это отреагируете?» На что он им ответил: «Я не скрываю, я всю жизнь ходил в церковь. Я верующий человек». «В таком случае, — ответили ему, — Ваш образ жизни не совместим с образом советского педагога». А до этого он 50 лет был совместим! «Ну что ж, — сказал дедушка, — вам решать». И его просто приказом, единственным росчерком пера, без всяких благодарностей уволили с работы «на пенсию». И он говорил: «Я за этот день всегда благодарю Бога, потому что Господь мне продлил несколько десятков лет жизни, чтобы я мог заняться богословскими трудами». Уйдя с научной работы, он полностью посвятил себя написанию диссертации «Пути к совершенной радости или опыт построения христианского миросозерцания», которая сегодня выходит немножко под другим названием.

— То есть, таким образом, промыслительно зло обращается к благим последствиям. А как вы относитесь к тому, что сейчас коммунисты заявляют себя такими горячими сторонниками и защитниками православия?

— Это просто карикатура. Потому что если ты исповедуешь коммунистические идеалы, то должен знать, что в основе их лежит непризнание Бога. Поэтому как ты можешь поддерживать Церковь, не признавая Того, Кому в Церкви служат?

— В Украине, например, даже некоторые священнослужители пытались пройти на выборы в парламент или местные органы самоуправления по спискам коммунистической партии.

— В ответ приведу случай из своей жизни. В брежневский период, когда сняли Хрущева, мне было лет 17, и один близкий человек, женщина, мне сказала такую фразу: «Знаешь, Коленька, если бы коммунисты не гнали Церковь, я бы, наверное, была первой коммунисткой». Потому что идеалы правильные — свобода, равенство, братство и счастье народов. Но за этим стоит стяжание материальных благ. Если за этими идеалами есть еще вера в промысел Божий, в будущую жизнь, признание Христа как Спасителя и Господа, вера в Евангелие, это одно. Если это отвергается, гонится, то тогда получается все наоборот.

— Но если это есть, то это уже не коммунизм, а христианская демократия.

— Совершенно верно.

Современное церковное пение

— Отец Николай, вы служите в храме святителя Николая в Толмачах, что при Третьяковской Галерее, и молитесь перед Владимирской иконой Божией Матери. Наверняка в ваш храм приходит творческая интеллигенция. Кроме того, у вас консерваторское образование, а в вашем храме, насколько я знаю, поет замечательный хор. Как бы вы оценили состояние церковного искусства и пения? На что следовало бы обратить внимание в храмах?

— Я буду говорить только о Москве, где служу. Сегодня в наших храмах очень много разноплановости. В некоторых из них волей настоятеля или старосты, например, придерживаются очень жестких рамок: не дают средства на хор, ограничиваются двумя-тремя певцами, где-то вообще любят только знаменное пение, где-то полностью гасят свет и служат в полной темноте. Это, собственно говоря, личное отношение. А есть ряд храмов, которые соблюдают традиции синодального периода. Ведь синодальный период Русской Православной Церкви вбирает в себя очень много удивительных творческих подъемов и открытий, которые произошли, скажем, в сфере литургики. Это, например, написание литургии П.Чайковского, всенощной С.Рахманинова. В этот период сокровищницу церковного пения пополняет творчество таких композиторов, как П.Турчанинов, А.Львов. Этой же традиции придерживается и хор нашего храма.

Мне хочется пожелать, чтобы сегодняшнее церковное пение было, прежде всего, молитвенным и понятным людям, независимо от того, какой традиции придерживается хор. Вот что печально: бывает так, что при пении большого хорошего хора слов просто не разберешь. Непонятно, о чем же поют! Красивая мелодия, красивая гармония, но нецерковному человеку очень долго придется вслушиваться в пение, чтобы хоть что-нибудь понять. Впадают и в другую крайность, когда в храмах все вычитывается, все выпевается, но скороговоркой: главное, чтобы все было сделано. Это тоже нехорошо, ничего не понятно: кто читает, что читает? В ряде храмов практикуется только знаменное пение, и случается, что в песнопении «Иже херувимы» только начальное «и» поют минут пять.

Я как-то зашел в один из московских храмов и почувствовал, что нахожусь будто на Афоне. Там всё пели по-гречески. Я понимал, какая часть богослужения совершается, но не понимал слов. И тогда я понял, что человек, который впервые приходит в наши храмы, где читают и поют по-церковнославянски, но так, что слов не разберешь, чувствует примерно то же самое. Только он еще не знает и структуры службы! Поэтому сегодня, прежде всего, нужна катехизация населения, катехизация в самом широком плане, в том числе издание богослужебных текстов для народа. Хорошим примером в этом плане является опыт католических и протестантских общин. При входе в храм можно получить текст богослужения и записку с информацией о том, какие сегодня будут исполняться псалмы на тех или иных службах. Во время службы открываешь текст, и знаешь, что поется сейчас и что будет дальше. Это очень хорошая традиция. У нас в храмах это пока не привилось. В некоторых храмах раздают, в частности, тексты молитвенных пений. Это очень приятно! Люди могут, видя текст молебна, молиться вместе с хором. Еще хотелось бы пожелать правильного подхода и молитвенного настроения. Потому что вся музыка, исполняемая хором в храме, — это молитва.

Духовник олимпийской сборной

— У Вас есть и необычное служение: вы — духовник олимпийской сборной Российской Федерации, сопровождали сборную на последней Олимпиаде в Китае. Вы уже коснулись вопроса о ситуации с религией в Китае. Вы были единственным священником среди олимпийцев, или с командами других стран тоже приезжали священнослужители?

— Спасибо за вопрос. Если мы говорим о священниках православных, то их не было. По крайней мере, я их не видел.

— А христианские вообще?

— Были католические священники. По статусу олимпийской деревни полагается, чтобы игры сопровождались духовным окормлением. Для этого в олимпийской деревне оборудуется часовня, где должны быть представлены основные христианские и вообще религиозные конфессии. В частности, в Пекине было представлено несколько христианских конфессий. Православных, к сожалению, представлял я один. Ни греки, ни сербы, ни болгары, ни румыны, ни грузины не включили в состав своих делегаций ни одного священника, хотя на Олимпийских играх 2004 года в Афинах было 15 священников, 2 архимандрита, епископ и митрополит. В Китае, к сожалению, я был один. Потом ко мне присоединился отец Дионисий, наш православный батюшка из Гонконга.

— Отец Дионисий Поздняев?

— Да, Поздняев, совершенно верно. Мы вместе совершали богослужения, молились. Были еще католический священник, притом китаец, и протестантский батюшка, кажется, из Германии. Затем, были представлены иудеи и мусульмане — я видел раввина и муллу. И, конечно же, буддисты -несколько монахов.

— В чем заключалось духовное окормление православных участников Олимпиады?

— Прежде всего, в молитве за сборную. Молиться о ней мы начали еще в Москве. Каждое утро в олимпийской деревне мы совершали молебен для тех спортсменов, которые могли прийти. Хотя чаще приходили не спортсмены, а тренеры.

— Эти молебны были популярны?

— О них было известно, но народа приходило мало, так как во время Олимпиады у всех очень жесткий распорядок дня. Олимпийская деревня открывалась в восемь утра, а мы начинали молебны в половине девятого. Могли прийти только те, кто не был задействован в тренировках или соревнованиях. Чаще всего приходил кто-то один и проносил кипу записок от своих товарищей по сборной. Помимо ежедневных молебнов, один раз, милостью Божьей, мы с отцом Дионисием отслужили литургию, за которой причащались представители олимпийского комитета. Но в основном люди приходили в часовню на протяжении дня: поставить свечи, подать записки.

Один раз по просьбе и благословению Святейшего Патриарха Алексия мы отслужили панихиду о всех, погибших в ходе российско-грузинской войны. И после панихиды ко мне подходили за благословением даже грузинские спортсмены.

— Отец Николай, как, на ваш взгляд, соотносятся Олимпийские игры — соперничество, состязание — с христианским мировоззрением? Ведь в православной среде на сей счет есть разные мнения. Известно, что отец Александр Шмеман очень любил Олимпийские игры. Апостол Павел ставил в пример христианам античных атлетов, бегущих на ристалище, среди которых один получает награду. Другие более ригористично подходят к этому. А как бы сказали вы, как непосредственный свидетель?

— Я лично беседовал со спортсменами, в частности с несколькими людьми, получившими золотые медали. Как правило, люди видят в спортивных достижениях и в своих медалях не свою заслугу. Это очень правильно! Они видят заслугу тех, кто их воспитал, заслугу многих тысяч людей, которые за них болеют и молятся, и просто промысел Божий в своей жизни. Все прекрасно понимают, что быть всю жизнь спортсменом невозможно. Это маленький отрезок жизни, в течение которого ты полностью отдаешь всего себя этому служению. За последние игры я не встретил ни одного обратившегося ко мне спортсмена, который был бы равнодушен к религии и Богу. У всех них есть вера. И поэтому отношение к играм как таковым, я считаю, должно быть самым добрым и положительным с точки зрения христианской этики и духовной жизни. Ведь игры призывают к миру. И вот, в момент, когда началась война (в Грузии — ред. ), возник вопрос: прерывать ли игры? Потому что если грузины уедут с игр, то соревнования уже будут неполноценными.

— Не вставал ли вопрос об исключении российской сборной из списка команд-участниц Олимпиады?

— Вставал. Если бы грузины уехали, могла вообще разрушиться вся олимпийская структура. Но, милостью Божьей, этого не случилось. Спортсмены — люди здравомыслящие, нашли в себе силы и до конца игр остались единой олимпийской семьей. И грузинская команда получила неплохие результаты — завоевали две золотых медали. И мы, милостью Божьей, вышли на третье место. Олимпийские игры показывают, на что способен человек в своей жизни. Ведь мы с грехопадением утеряли многое из того, что было дано первым людям. А спортивная жизнь подчас открывает те горизонты, которые, может быть, были доступны первому безгрешному человеку, показывает, что ему было все подвластно, как говорил святой Серафим Саровский. Сегодня мы видим в играх проявление доброй воли народов, добрых чувств и искренней веры христианина. Я спрашивал у некоторых спортсменов: «Как ты пришел к Олимпийским играм?» И вот один, я сейчас не могу назвать его, пусть он сам назовет свое имя, но скажу, что его вид спорта — прыжки в высоту (легкоатлет Андрей Сильнов — ред. ), ответил мне: «Перед тем как ехать на соревнования, мама меня перекрестила и сказала: «Пойди, причастись»». И он пришел в свой храм, причастился святых Христовых тайн. И вот, вы видите удивительный результат — победа, золото. Подобные истории и у других ребят. Вот результат игр.

Однако есть здесь и то, что противоречит духовной жизни. Да, если мы будем всю жизнь только прыгать и бегать, не думая о последствиях, то хорошего в этом ничего нет. Но если то, что мы сделали, не станем приписывать себе, не возгордимся, а наоборот, все средства, которые получим, пустим на добрые дела, то это поступок христианина. Один спортсмен спросил: «Могу ли я полученные средства пожертвовать на церковь?» Конечно! Разве это плохо? Слава Богу!

— Удалось ли вам посмотреть немного за пределы олимпийских событий, увидеть сам Китай как таковой? И если да, то как бы вы оценили его миссионерский потенциал? Не слишком ли часто отец Андрей Кураев говорит о необходимости срочно изучать китайский язык?

— Да, милостью Божьей, удалось посмотреть. И потенциал в этой стране есть. При всех жесткостях в отношении к религии у китайцев очень большой интерес к религиозной жизни. Это люди, которые сегодня лишены полноценной духовной жизни. Запрещено ходить в храм! Одним из достижений этой Олимпиады было то великое событие, что впервые за пятьдесят лет разрешили отслужить православную Божественную литургию в центре Пекина. Для этого нам выделили католический собор, Святейший Патриарх дал антиминс, и мы служили в центре Пекина литургию. И все, кто пришел сюда, были очень рады. Но была одна неприятность: ни одного китайца на литургию не пустили. Все китайцы остались за кордонами своего рода дружинников. Если кто-то из них хотел войти в храм, его останавливали: «Вам сегодня не сюда». Вот так! Поэтому необходимо поддержать религиозный порыв в сердцах людей, которые стремятся к истине и добру. Многие в эти дни впервые увидели священника и богослужение. Мы служили молебны открыто, но люди боялись зайти. И конечно, если есть возможность изучать китайский язык, это нужно делать. В Китае очень сложная политическая ситуация и непростая религиозная, уже пятьдесят лет там нет православной жизни. Там есть Католическая Церковь, официальная, которая как бы признана китайскими властями. Есть немножко протестантов. Совершенно свободно себя чувствуют буддисты.

— Можно уточнить: запрещали ходить только в православную или в католическую церковь тоже?

— Только в православную. В католическую не запрещали. Боялись православного влияния. А Католическая Церковь имеет два действующих собора в центре Пекина.

— Чем обоснована такая боязнь православного влияния?

— Официально считается, что в Китае покончено с русским православием. Поставлена точка. И власти боятся его возрождения. Сейчас с большим трудом удается добиться разрешения на открытие православного храма при посольстве: там есть наша бывшая церковь, которая сегодня реставрируется. Китай нуждается в миссионерстве. Но миссионерство в этой стране сопряжено с возможностью пострадать за веру, в полном смысле слова. Если открывается, что ты миссионер, то тебя в лучшем случае выдворяют за пределы Китая. Если ты при этом китайский гражданин, то тебе грозит перевоспитание в лагерях. Мне рассказывали о таких случаях, которые были уже в наши дни.

— Таким образом, наш разговор, начавшись с советских лагерей, совершил круг, и мы подошли к лагерям китайским. Отец Николай, что бы вы посоветовали сегодняшним читателям этого интервью, которые живут в странах, где сейчас не сажают за веру во Христа или миссионерство, чтобы обрести настоящую, подлинную свободу духа, которую, как бы это ни было поразительно, но многие обретали в советские годы именно в лагерях?

— Во-первых, всегда помнить, что Господь с нами. Как сказано: «Я с вами во все дни до скончания века». И во всем видеть промысел Божий. Ведь не случайно мы находимся здесь, а наши предки своей кровью завоевали нам возможность сегодня жить невозбранно, исповедовать Христа-Спасителя, почитать святых угодников, Божью Матерь. И мы часто забываем, какое мы имеем великое счастье! И конечно, усилить молитвы.

Беседовал священник Андрей Дудченко

No related posts.

Хрущёв огорчил детей

Однажды мама велела позвать отца на обед. Мне было четыре года, а брату Серафиму три. Вошли в храм, служба кончилась, видим: папа стоит у престола. Я направился в алтарь с бокового входа, а братец побежал прямо через Царские врата. Мал был, не понимал. А позже принял монашество, окончил Духовную академию и стал владыкой Сергием, епископом Новосибирским.

Тогда же нам с братом благословили бархатные стихарики, которые хранились у папы с 20-х годов. Мы их надевали и участвовали в богослужениях до конца 50-х. Мне было лет девять, когда благочинный отец Рафаил сказал: «Не благословляю». Ох, как горько плакали мы с братишкой! «За что? Что мы плохого сделали?» Оказывается, Хрущёв запретил пускать детей в алтарь. Но нам взрослые не стали ничего объяснять.

Как нашёл свою половинку

В музыкальном училище я познакомился с девушкой Светланой. У неё - скрипка, у меня - альт. Приглашал её на танцы, в кино. Она знала, что по воскресеньям я хожу в храм, что отец - священник. А её семья - не религиозная, и сама не крещена. Мы дружили. Потом и она, и я поступили в консерваторию. Иногда целовались, но не больше. А на последнем курсе она мне говорит: «Хочу креститься». Я засомневался: может, это ради меня? Нет, Света стала верующей. И вот спустя семь лет после знакомства, в 1974 году, мы поженились. Мой папа - тогда уже настоятель храма Адриана и Наталии - нас венчал. Сейчас у нас четверо детей и семь внуков.

Как стал референтом

После консерватории я играл в ансамбле Клавдии Шульженко. Объездили с гастролями пол-Европы. Бывали с концертами в ЦК, в Кремле. О религии музыканты не говорили. Меня смущало, что часто приходилось работать в церковные праздники. Но в поездках всегда старался побывать в храме. А потом - армия, войска ПВО. Мне уже было 26. Пригласили в особый отдел и приказали «не агитировать».

Вернулся из армии, а в «Москонцерте» вакансий нет. Брат Серафим, выпускник духовной семинарии, узнал, что в Патриархии есть место референта. Вскоре меня принял Патриарх Пимен. Спросил о планах. «Если Бог благословит, может, по папиным стопам пойду», - ответил я. «Ну, это как Бог даст. Пока поработайте у нас пару лет…» А получилось - 12 лет, с 1977 по 1988 год.

На богослужениях иподиаконствовал, подавал Святейшему посох во время службы. В 1982 году на Благовещение Патриарх рукоположил меня в сан диакона.

Каким был Патриарх Пимен

Он был очень немногословен. Никогда не откровенничал, ни на что не жаловался. Это потом выяснилось, что сидел в лагерях. Ко мне относился очень хорошо. Любил Моцарта, иногда приглашал нас с женой к себе в Переделкино, мы ему играли.

По пятницам он часто служил в любимом храме Пророка Илии в Обыденном. Обычно приезжали за полчаса, и он в церковном дворике встречался с людьми - видимо, давними друзьями. А однажды мы приехали - дождь, во дворе никого. Зашли в сторожку, встали у окна. Мимо шагает мужичок с метлой, уборщик. И вдруг Патриарх медленно, вкладывая значение в каждое слово, говорит мне: «Знаешь, я бы всё отдал, чтобы взять сейчас метлу и мести двор храма Илии Обыденного». Смотрю: у него слеза по щеке течёт. Один раз на моей памяти такое было.

Как опекали Святейшего

Патриарха контролировали. У нас работали люди, которые сотрудничали с «органами», среди них были и священники, и светские. Как правило, они выдавали себя любопытством, вопросами. Но он выходил из-под «колпака». Иногда вызовет меня, напишет поручение на бумаге и показывает. Съездить туда-то, адрес такой-то… Я читаю, а он смотрит: всё понятно? Я киваю и молча удаляюсь.

Любой его выезд полагалось согласовывать с властями. Если ему «не рекомендовали», он оставался. Власти хотели знать, куда он ездит, с кем встречается. А он применял военную хитрость: просил подать дежурную «Волгу» (ему по статусу полагалась «Чайка») и внезапно выходил в обычном пальто, с обычной палочкой, в шапке-ушанке… Водитель начинал ёрзать: «Куда поедем?» «Прямо, - отвечал Патриарх. - Сейчас налево. А теперь направо». Москву он знал прекрасно. «Вот здесь остановитесь». Я помогал ему выйти (у него болели ноги), доводил до угла, а дальше он просил ждать, а сам заходил в подъезд. Потом мы возвращались, и мне звонили встревоженные «кураторы»: к кому ездил Патриарх? Отвечал: «Не знаю». Водитель мог назвать адрес, но какая квартира? А может, он вышел через чёрный ход в соседний двор? Так он оставлял для себя немного свободы.

Утраты

В январе 2000 года у моего младшего брата протоиерея Феодора родился девятый ребёнок - дочка Анечка. Собралась вся наша семья. Я крестил, средний брат - владыка Сергий - был крестным отцом. А месяц спустя Федю командировали в Ивановскую область. Накануне мы встретились в храме. Я спросил, куда он уезжает. «Далеко, но там очень хорошо, - ответил он. – В Плёс». Я сразу вспомнил картину Левитана «Над вечным покоем», она создавалась именно там. «О, где «Вечный покой»…» - «Да, - говорит брат, – чудные места».

Машину вёл его друг и водитель Георгий. Недалеко от Плёса произошло столкновение, в котором не было виновных. Похоронили брата за алтарём родного храма Преображения в Тушине, который он восстановил из руин.

А в октябре того же года не стало и среднего брата - владыки Сергия. Нашли духовное завещание, составленное им в мае, за полгода до смерти. Он писал, что во время монашеского пострига просил Бога послать ему дар знания – когда он умрёт. И Бог исполнил его просьбу.

Литургия в центре Пекина

В 2004 году я, настоятель храма-музея, стал ещё и духовником олимпийской сборной России. Был в Афинах, Турине, Пекине, Ванкувере… Чудо произошло в столице Китая. К православию в КНР отношение особое. Ко мне были приставлены два человека. Прогуливаюсь около гостиницы, а недалеко - наблюдатель.

И вот в такой обстановке китайцы позволили нам отслужить литургию! В католическом соборе, на нашем антиминсе. Правда, власти не разрешили прийти в храм местным жителям, были только сотрудники Олимпийского комитета и посольства. Вокруг выставили оцепление: барьеры, дружинники. Я тогда вспомнил детство, хрущёвские времена, когда комсомольцы дежурили перед храмом на Пасху, не пускали детей, а меня перенесли через ограду… И всё же эта православная литургия в Пекине - первая за пятьдесят лет! - стала для меня огромной радостью.

5 фак­тов об отце Николае

Родился в 1950 году в Москве в семье священника. Все предки

С XVIII века были духовного звания.

Будучи настоятелем храма-музея Св. Николая в Толмачах, исполняет обязанности начальника отдела в Третьяковской галерее.

В молодости любил велосипед, лыжи, греблю, а сейчас - плавание.

Любимые писатели - Чехов, Гюго, Ремарк.

Сын - священник Димитрий Соколов, служит в московском храме.

Писать о своем младшем брате, отце Федоре, мне трудно и легко одновременно. Трудно, потому что приходится писать в прошедшем времени: он мой младший брат, и мне физически его не хватает, я не могу его увидеть, обнять, услышать его голос. Легко, потому что дни и годы нашего общения окрашены в удивительно теплые тона, и воспоминания о нем приносят мне великую радость. Есть ещё одно обстоятельство, заставляющее радоваться при воспоминании о брате, которое, может быть, нужно было упомянуть первым. Упокоившись в селениях праведных, отец Федор стал за всех нас - родных, близких, его детишек, духовных чад - таким ходатаем перед Богом, что это не может не вселять надежду на спасение. И как же не радоваться этому обстоятельству!

Я жил несколько отдельно от семьи, в Москве у бабушки с дедушкой, а детские годы Федюши прошли в Гребнево, поэтому мы с ним виделись довольно редко. Помню, его маленьким мальчиком, очень шустрого, любвеобильного, всеми любимого. Он излучал всем свет, радость, тепло своего общения и непосредственную, лучезарную улыбку. Помню, мы его всегда целовали, ласкали, он был нашим общим любимцем.

Эти памятные для меня встречи происходили в основном во время отдыха, когда мы с братом Серафимом, будущим владыкой Сергием, приезжали в гребневский дом на каникулы. Либо со всей семьей выезжали на отдых в Эстонию, обычно в Кохтла Ярве, в Пюхтицы, в Успенский женский монастырь. Мы с Серафимом были студентами музыкального училища, нам было по 15-17 лет, а Федюша все еще был подростком, ребенком. Тем не менее, он всегда к нам тянулся, и наше общение с младшим братом всегда было наполнено любовью. Я не помню случая, чтобы у нас с ним возникали конфликты; он никогда никому не мешал и всегда, даже во взрослой компании, был уместен.

После училища я поступил в консерваторию и в Гребнево наезжал редко, затем - Армия. В этот период жизни мы с ним крайне редко виделись. Потом и вся семья переехала в Москву на Планерную, но встречи были раз 5-6 в году. Обычно на праздники, семейные торжества, чаще всего на святителя Николая, когда отмечали день Ангела покойного дедушки Николая Евграфовича. В такие дни мы собирались в храме святых мучеников Адриана и Натальи, где папа был настоятелем, а наш младший брат там прислуживал. Ко времени, когда он был уже старшеклассником, и мы могли бы общаться на равных, у меня появилась своя семья, и наши встречи стали еще реже.

Со стороны могло показаться, что наша большая семья разделилась: мы, дети, выросли, стали обзаводиться своими семьями, брат Серафим был пострижен в монахи, но всех нас объединяла Церковь, духовная жизнь и общие духовные руководители.

Прежде всего, дедушка, покойный Николай Евграфович, бабушка Зоя Вениаминовна, зорко следившая за нашим воспитанием, поведением, нравственностью, внутренним миром. Она никогда не оставляла без внимания, что мы читаем, как себя ведем, чем заняты. Очень сокрушалась, что Феденька бросил заниматься музыкой, мало, на ее взгляд, читает. Объяснялось это очень просто: Федя воспитывался в других руках, и поводов для сокрушения у бабушки всегда было достаточно.

По-настоящему близкое общение с ним началось после его демобилизации из Армии. Тут мы с ним сблизились как взрослые люди. Человек прошел Армию, он уже немножко посмотрел мир, возмужал, но не потерял своей обаятельной улыбки, способности к простому и искреннему человеческому общению. В это время мы с братом Серафимом, в то время уже отцом Сергием, работали в Патриархии, и по благословению Святейшего Патриарха Пимена к нам в иподьяконский коллектив был принят и Федор.

Мы стали видеться каждую неделю. Я работал там с 8 утра и до вечера, без определенного времени, а Федюша был ближайшим келейником Патриарха Пимена, просто своим человеком в патриаршем доме. Мы с ним помогали друг другу, жили общими интересами, что помогло нам очень хорошо узнать друг друга. Жизнь предоставляла мне достаточно случаев убедиться в надежности моего младшего брата: он никогда не подведет, он всегда все сделает, предупредит, продумает, всегда учтет какие-то мелочи; чрезвычайно честный человек и на редкость искренний и чистый.

В Федюшиной душе любой грех, если и возникал, не мог оставаться там долго. Я никогда с ним не ссорился, но однажды между нами, как в народе говорят, пробежала кошка. Долго оставаться в состоянии размолвки мы не могли и поехали на исповедь к нашему папе, о. Владимиру. И мне пришлось быть свидетелем Фединого искреннего покаяния, его желания искоренить грех из сердца, что безусловно говорит о кристальной чистоте его души.

Мы, три брата, работали у патриарха Пимена и были заняты одним делом. Нашей задачей было обеспечение Святейшего максимальным комфортом. Но при общей задаче послушания у нас были разные. На мне, например, лежали заботы по официальным связям со светскими властями, интеллигенцией, а также частная сторона жизни Патриарха Пимена: его личная переписка, хозяйственные дела по дому - бухгалтерия, деньги, рынки, покупки. Впоследствии я по поручению Святейшего занял очень ответственный и одновременно неприятный пост хранителя всего драгметалла и материальных ценностей Московской Патриархии. Но в келью к Патриарху я почти не входил, хотя приходилось принимать участие в различных встречах и обслуживать гостей Патриарха.

Святейший Пимен был человеком чрезвычайно простым и чутким. Он с пониманием относился к тому, что у меня уже была семья, дети, и редко брал меня в поездки. Эти заботы ложились на о. Сергия и о. Федора. О. Сергий вообще был в полном послушании у Патриарха - монах. Благословили ехать - собрал чемодан и поехал.

Надо сказать, наша иподьяконская семья не ограничивалась только братьями Соколовыми. Оборачиваясь назад, я могу засвидетельствовать промыслительность призвания на служение Патриарху именно тех, кому сегодня Церковь доверяет управление епархиями или возлагает на них бремя ответственности за особую миссию служения Богу и Отечеству. "Архиерейскую" школу в иподьяконском чине у Святейшего Пимена прошли владыка Нифонт, архиепископ Луцкий и Волынский, владыка Викентий, архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский, владыка Филарет, архиепископ Майкопский и Армавирский, владыка Григорий, архиепископ Можайский, викарий Московской епархии, владыка Иосиф, епископ Шацкий, викарий Рязанской епархии, владыка Павел, епископ Венский и Будапештский, владыка Петр, епископ Туровский и Мозырский, владыка Аристарх, епископ Гомельский и Жлобинский, владыка Максимилиан, епископ Вологодский и Великоустюжский, владыка Тихон, епископ Видновский, викарий Московской епархии, владыка Савва, епископ Красногорский.

Но из всех иподьяконов Святейший Пимен особо ценил Федюшу. Правда, и доставалось ему первому. Вообще-то Патриарх Пимен был очень сдержанным, молчаливым человеком. Он допускал определенную жесткость в общении, но что касается отца Федора, отца Сергия и меня, это была отеческая жесткость. Каждый его взгляд, каждое слово были значительными, которых вполне хватало для осознания нашей оплошности или какого-то недовольства Святейшего. К слову сказать, Святейший очень любил семью о. Федора и даже приезжал к ним в гости.

Вращаясь в кругу проблем, которые возникали у отца Федора, у отца Сергия и у меня с Патриархом, мы знали задачу каждого из нас и помогали друг другу лучше сделать порученное нам дело. За десять лет служения у Патриарха эпизодов было очень много, иногда комических, иногда трагических, но все они памятны взаимной помощью, сердечным участием. И что характерно - никаких интриг, все предельно честно, предельно открыто. Нам, братьям, нечего было делить, и поэтому между нами никогда не было никаких кривотолков.

В 1982 году я был рукоположен во дьякона, а года через четыре по благословению Патриарха меня перевели на приход. Примерно в это время и Федора рукоположили во дьякона, но он с о. Сергием оставался с Патриархом до последних дней Святейшего. Шестого января 1989 года над о. Федором было совершено таинство рукоположения во иереи. Рукополагал его в Богоявленском соборе архиепископ Зарайский Алексий, а местом служения был определен храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах. Я уже был священником и служил на Ваганьковском кладбище, в храмах Андрея Первозванного и Воскресения Словущего. И снова наши встречи стали эпизодическими. Отец Федор служил на Таганке, а о. Сергий продолжал подвизаться в Лавре и, кажется, даже последним из нас был возведен в сан священника. Их с о. Федором рукоположили почти одновременно, с разницей, может быть, в несколько месяцев.

Уже будучи на приходе, я иногда помогал братьям. Меня вызывали в патриархию, и я по старой памяти участвовал в работе различных конференций, соборов, обслуживании столов. Но через год-полтора после смерти Патриарха Пимена жизнь нас снова свела вместе с Федюшей, но теперь уже на приходе в Тушино.

В 1990 году отец Федор получил новое назначение - его благословили восстанавливать храм Преображения Господня в Тушино. Помню его радость и одновременно некоторую растерянность перед тем, что он застал, ступив на порог бывшего и будущего храма. Тогда, находясь на территории только что выехавшего склада строительных материалов, даже при самом богатом воображении, нельзя было себе представить, что через десять лет здесь будет такая красота, как сейчас. Минутная растерянность тут же сменилась горячим стремлением приступить к работе.

В то время я уже был настоятелем храма святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее, но службы там не велись, восстановительные работы шли очень медленно, и я с удовольствием взялся помогать брату на Тушинском приходе. Безусловно, мое участие здесь не было столь значительным: на мне оставался Толмачевский приход, где тоже нужно было трудиться, но дни, связанные с началом восстановления Преображенского храма, были нашими общими. Это дает мне основание считать Тушинский приход своим. Здесь трудятся, сюда приходят молиться дорогие и любимые мной люди. Они мне дороги, как и прихожане Толмачевского храма.

Первые дни работы мы тоннами выгребали мусор, грязь, ломали стены. Энтузиазм, с которым все трудились на восстановлении храма, наверное, можно было сравнить с энергией, которую приложили большевики к его разрушению. Работали без денег, без техники и почти без отдыха. Не приходится говорить и о технике безопасности. Чудом не погиб тогда наш отец Федор. Он стоял прямо за стеной, которую пытались ломать всем приходом. Разрушали ее не отбойными молотками, на которые денег не было, а при помощи груза, подвешенного на блоках. За секунду до того как рухнуть стене, по какой-то необходимости из-под нее вышел отец Федор. Теперь мы знаем, что Промыслом Божиим, где сочтены наши дни и часы, отцу Федору было оставлено всего десять лет, чтобы свершить то, что ему удалось.

Постепенно, восстанавливая храм, возрождалась и храмина души нашего народа. Многие, придя сюда из любопытства, решали здесь свои духовные проблемы. Одному Господь посылал удачную работу, другому - счастливую женитьбу, третьему - чудесное исцеление, у четвертых родился нежданный ребенок, когда родители уже, казалось, отчаялись. И этим Господь приводил их к Себе, через молитвы отца Федора, через его дерзновение. А молитва у него была именно дерзновенная. Она была одновременно очень пламенной и очень вдохновенной.

Особую ценность для меня составляет память о нашем евхаристическом общении. Это общение заполнило тот вакуум во времени, который существовал между нами в силу разницы в возрасте, в личных судьбах, о чем я писал выше. Служить с ним литургию для меня значило быть свидетелем и участником благоговейного предстояния пред Богом. Во время службы с ним я почти всегда испытывал чувство Божия присутствия, тех благодатных даров, которые человек получал во время литургии. Я слышал об этом и от других священников, поэтому пишу, не сомневаясь в происхождении пережитых ощущений.

Все у него было по чину, по уставу и служба проходила на одном дыхании. Бывало, смотришь на него, понимаешь - устал человек; но как бы он ни устал, служил всегда с подъемом, во время службы всегда был полон духовной силы. Служба с ним, это всегда радость, всегда событие, приносящее удовлетворение духовное и мир.

Когда он приходил ко мне служить, а это случалось чаще всего на патриарших службах Святейшего Патриарха Алексия II, я просил его совершать проскомидию. Никому другому я не мог поручить ее и сейчас очень остро ощущаю отсутствие брата. Раньше Феденька придет, все сделает, и я всегда мог на него положиться полностью. В алтаре он был предельно собран и внимателен, старался, чтобы никакая крошечка или капелька не упала, не пролилась. Слава Богу, во время евхаристии у нас никогда не было никаких чрезвычайных происшествий. Очень он переживал, если в какой-то момент в алтаре кто-либо допускал неловкое движение.

Он всегда у меня служил во дни празднования Владимирской иконы Божией Матери, я служил в его храме на Преображение Господне. Обязательно помогали мы друг другу Великим постом. В храме Николы в Толмачах нельзя служить чин погребения на Успение Богоматери, и в эти дни я служил в Тушине. Бывало, мы случайно встречались с ним на службах в других местах: в Донском монастыре, на патриарших службах в Кремле. Как-то буквально за две недели до его гибели мы с ним вместе поехали на освящение в один дом. Очень ему не хотелось ехать, трудно было выбрать время, но чтобы сделать мне приятное и не обидеть хозяев, ждавших нас обоих, согласился. Приехал он такой усталый, что даже говорил через силу. Так совершили мы с ним нашу последнюю совместную требу на земле.

Тогда же, в последний день Святок, мы всей семьей, отец Федор с матушкой Галиной и детками оказались вместе в Донском монастыре, молились у мощей святителя Тихона по приглашению нашего друга, наместника монастыря архимандрита Агафодора. Отец Федор оказался там чуть раньше всех и потом, помню, мне говорил: "Как я хорошо, Коленька, помолился у святителя Тихона, пока вас ждал!"

Ярким событием в моей жизни было освящение нашего храма в 1996 году. Главным помощником мне здесь был, конечно, отец Федор. Вообще, надо сказать, он был специалистом по освящению храмов, престолов. Эта "специализация" открылась у него после освящения Тушинского храма. Многие, наверное, помнят, что Промыслом Божиим наш Тушинский храм был первым, который освятил Святейший Патриарх Алексий в первосвятительском сане. С этого события по сути началось церковное возрождение в России. Не знаю, задумывался ли об этом отец Федор, но тщательность, с которой он готовился к первому в своей жизни освящению храма, могла быть сравнима лишь с благоговением во время служения им литургии. Вообще, все, что касалось служения Богу, для него было священно. Помню, все тогда прошло без запинки, и с того времени появилось у него послушание - готовить к освящению открывающиеся храмы. Сколько десятков их на его счету -один Бог весть. Они есть и в Москве, и в Сибири, и по всей России, в воинских частях и в тюрьмах.

Одно из самых значительных по объему работы было у отца Федора послушание, связанное с окормлением Армии, правоохранительных органов и тюрем (Даже оставаясь в кругу семьи, священники себе не принадлежат.). Промыслом Божиим он был избран к этому служению из многих кандидатов. Но именно его назвали первым армейским священником Русской Православной Церкви. Сам того не сознавая, он шел к этому многие годы. Во-первых, его характер, простой, открытый, формировался именно с учетом будущей востребованности этих качеств. В войсках, и тем более в тюрьмах, в общении с заключенными его простота и искренность открывали сердца тысяч нуждающихся в помощи Божией, которая приходила к ним через отца Федора. Во-вторых, сам он прошел службу в Армии, служил в десантных войсках, приобрел определенный навык общения с армейцами. Его импульсивная энергия была необходима для того, чтобы зажечь военнослужащих огнем веры, как-то воцерковить. Он оказался достойной кандидатурой на съезд капелланов в Риме и по благословению Святейшего Патриарха представлял там нашу Церковь.

Отношение к воинству у него было очень серьезным. Так, например, несмотря на то, что нас связывали родственные узы, многолетнее совместное служение у Патриарха Пимена, а значит и обоюдное полное доверие, он, тем не менее, никогда не выходил за рамки допустимого при обсуждении каких-то военных тем. Я очень ценил в нем это качество.

Если выпадала нам возможность спокойно побеседовать на общие темы или поговорить о жизни Церкви, я всегда старался заручиться его мнением. Он вращался в высоких армейских кругах, а также в патриархии больше, чем я в последние годы, и был свидетелем и участником многих событий, но ни разу я от него не слышал недовольства тем или иным решением или поступком известных всем лиц. Из его уст никогда не вылетело ни слова осуждения, о чем бы или о ком бы он ни говорил. А сам, даже явные факты нравственных нарушений, о которых много писали, принимал всегда с осторожностью. Говорил: "Неужели это так? Я просто не могу в это поверить". Вздохнет: "Ну что ж, значит на то воля Божия. Надо терпеть".

Еще одно качество, которым он обладал в полной мере, это его врожденная дипломатичность. Имея характер добрый, светлый, он умел со многими людьми ладить. К этому качеству стоит присовокупить его общительность, контактность, умение быть, что называется, душой компании. Он обладал искрометным характером, большим чувством юмора, умел вовремя ободрить своей улыбкой, доброй шуткой. Это качество особенно ценилось в суровой воинской среде, где ему приходилось иногда выступать миротворцем, сводить на нет какие-то конфликты. Он всегда умел поддержать разговор, даже будучи усталым.

Отец Федор отличался именно тем, что он всегда был готов помочь всем и во всем. Он не знал слова отказа, брал трубку, даже если изнемогал от усталости, не мог отказаться от разговора по телефону, сказаться больным и т.д. Если было нужно - в любое время дня и ночи встанет, поедет, сделает. Конечно, труды священника человеку можно вынести только с помощью Божией.

Характерной особенностью наших встреч последних двух-трех лет был дефицит времени. Постоянная занятость, постоянная невозможность уделить друг другу достаточно времени. Даже оставаясь в кругу семьи, священник себе не принадлежит. Вечером приходишь к отцу Федору - всегда кто-то у него есть. К нам домой он приезжал за десять лет раза четыре, мы со Светланой чаще у него бывали. И всегда у него за столом либо военные, либо просто друзья, либо еще какие-то люди, ждущие его внимания. Хочется поговорить, спросить о чем-то, но чувствую, что рядом те, для кого его слово сейчас крайне важно, и остается только молча смотреть на него, горячо любимую им матушку Галину и деток.

Гости расходятся, но для каких-то задушевных разговоров просто не остается ни сил, ни времени. Улыбнется, скажет тебе несколько слов - и все общение: пора ехать домой. Но и эти мгновения были наполнены радостью, которую осознаешь только теперь.

Радостными были просто прикосновения к нему. Уместно будет вспомнить евангельскую притчу о кровоточивой жене. Помните? Прикоснулся ко Мне некто..., т.е. прикоснулась краю ризы, и сила от Него отошла. Когда касаешься "края ризы" отца Федора, других духовных лиц, берешь ли благословение или целуешься с ним по-братски, в этом прикосновении мы часто даем друг другу гораздо больше, чем могли бы дать много слов. В таком прикосновении к отцу Федору я иногда получал ответ на не прозвучавший вопрос.

Помню, в последний его день сидели мы за именинным столом у него в храме, а мне нужно было что-то с ним обсудить. Я спрашиваю:

Как у тебя складывается завтрашний день?

Я вот сейчас уеду, завтра вернусь, и мы с тобой вечером созвонимся.

Куда уезжаешь-то?

Да ты не волнуйся, далеко я уезжаю. Я снова спрашиваю:

Да куда ты уезжаешь?

Я далеко уезжаю, но там очень хорошо, ты не волнуйся. Плес это место называется.

А у меня вдруг от его слов возникла в памяти картина Левитана "Над вечным покоем", он там ее писал.

О, - говорю, - прямо к "Вечному покою" едешь.

Да, там места чудные. - Как-то сам себе сказал он об этом. А на следующий день оказалось, что он на нас смотрит уже оттуда.

Незадолго до гибели отца Федора произошло интересное событие, доставившее веем Соколовым великую радость, которой, может быть, и не было за всю жизнь нашей семьи. Мы, не сговариваясь, собрались все вместе в один день. Да простят мне читатели такое сравнение, но я в тот момент вспомнил, как апостолы собрались у гроба Богоматери на Ее Успение. Мы тогда собрались абсолютно все: владыка Сергий, Федюшина семья, мои дети с женами, я со Светочкой, мамочка наша, Катюша, Люба с детками, отец Николай Важнов - ну, все. И пришли на крестины маленькой Анечки, самой младшей дочки отца Федора. Обычно мы бывали на крестинах всех его детей, но редко собирались всей семьей: кто-то не мог, кто-то заболел и т.д., а тут каким-то чудом все собрались у купели этого ребенка и недоумевали, смотрели друг на друга с немым вопросом: почему Господь собрал нас вместе? То ли это ребеночек будет особый, то ли ждет нас какое-то событие. У Бога не бывает случайностей, и внимательного человека такие события заставляют задумываться. Они как бы напоминают нам, что Господь нас всех ждет к Себе, готовит к переходу в вечность, а остающихся укрепляет перед временной разлукой, утешает.

Февральский день тот был радостный, веселый, снежный и в то же время светлый. Я крестил, владыка Сергий был крестным отцом, отец Федор помогал, у купели стоял. Так состоялась последняя встреча семьи и всей родни. После этого мы все собрались очень скоро, только уже у гроба отца Федора.

Да, брат был младше меня, но наши встречи, особенно в период, когда мы уже оба были в священном сане, стирали временные границы, уничтожали разницу в возрасте. Мы оба чувствовали особенный характер нашего общения и дорожили им. А сейчас, переживая утрату, утешаешься тем, что он близок больше, чем когда-либо.

Пока он был жив, мы могли только звонком найти друг друга или встретиться взглядом, и нам этого было, в общем, достаточно. А сейчас стоит только возвести свой ум и сердце к Богу, помолиться: "Помоги, Господи, молитвами братца моего, вразуми меня, что мне подобает сделать или сказать", как тут же получишь ответ. Тайна этого общения заключена в словах нашего Спасителя: "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино" (Ин. 17, 21). Вера, с которой мы обращаемся к Господу, помогает отцу Федору быть тотчас около нас и исполнить то, что нам нужно, что нам полезно.

Протоиерей Федор Соколов.

21 февраля 2000 года, в день памяти своего небесного покровителя великомученика Феодора Стратилата, погиб в автомобильной катастрофе протоиерей Феодор Соколов, настоятель Спасо-Преображенского храма в Тушине. Сотни прихожан лишились мудрого духовного наставника, осиротела большая семья отца Феодора - жена и девять детей. Невозможно передать словами горе его матери.

Протоиерею Феодору Соколову был всего сорок один год. И по всем земным меркам ему бы еще жить да жить... По христианским же понятиям человек умирает тогда, когда его душа более всего созрела для перехода в жизнь иную.

Вся его жизнь была пламенным горением любви ко Господу и людям. О. Феодор родился в семье, глубоко укорененной в православной вере. Его дед, Петр Никологорский, был сыном дьячка, воспитывался в Московской духовной семинарии. В послереволюционные годы семья была репрессирована, и родственники распределили детей по семьям, проживавшим в иных местах, где власти не знали о происхождении ребенка.

Вот что пишет в своей книге «Правдой будет сказать» старший брат о. Феодора Серафим, в священстве - епископ Новосибирский и Бердский Сергий: «Мне, милостию Божией, суждено было родиться в семье московского священника, прослужившего у престола Божия более сорока лет в одном приходе и благим примером побудившего всех своих пятерых детей связать жизнь со служением Церкви Божией. Только сейчас я осознаю всю глубину духовной жизни моего отца-священнослужителя, сумевшего сохранить сердечный мир и неподдельное уважение ко всем людям, несмотря на то, что в сталинских лагерях погиб его отец и наш дед, тоже священнослужитель, что по приказу "тройки" был расстрелян по навету старший брат, что семья была до нитки обобрана воинствующими безбожниками и сам он, как "лишенец", не был допущен к вступительным экзаменам в высшее учебное заведение.

Отец простил всех, как учит и к чему призывает нас Евангелие, и поэтому, когда несколько лет назад стали открывать секретные архивы и мир узнал о великих жертвах тех лет, он был совершенно спокоен и явно не хотел вспоминать прошлое. Эту умиротворенность он передал и нам, своим детям, что мне лично позволило при

открывшихся для Церкви благоприятных обстоятельствах для проповеди и самого широко служения сразу же, не оглядываясь назад, включиться в созидательную работу.

Воспитанием нашим в основном занималась мама, художница по образованию, но отложившая мольберт и кисть на многие годы и, таким образом, принесшая в жертву свой талант ради всестороннего развития своих детей. Благодаря этому все мы были воспитаны в духе церковности и получили прекрасное образование, в основном музыкальное. После достижения совершенного возраста у всех нас постепенно сложилось убеждение, что жизнь свою мы должны посвятить служению Церкви, хотя отец нас никогда к этому не призывал».

Большое влияние на воспитание юных душ в годы безверия оказал дедушка со стороны матери Николай Евграфович Пестов. После вечернего чая никто не расходился. Часам к шести на террасу собиралась детвора от шести до шестнадцати лет, многие с родителями. Содержание бесед во многом отличалось от тех, которые Николай Евграфович проводил с ребятами в детстве. Он уже не читал жития святых по святителю Димитрию Ростовскому, говорил: "Это написано в основном монахами и для монахов, написано в далекие от нас времена. Наставления для монахов не годятся для веселой молодежи, начинающей свою жизнь в суете шумной огромной столицы. В разные времена Бог посылал еврейскому народу разных пророков. Теперь верующие люди должны руководствоваться современными наставниками, а духовная литература должна соответствовать умственному развитию новых людей». Он обсуждал со слушателями характеры и поведение героев всем классической художественной литературы. Николай Евграфович критически относился, например, к Лермонтову, возмущался поведением Печорина, называя его подлецом. Лермонтов находил что-то прекрасное в образе демона, а Николай Евграфович доказывал, что в сатане нет ничего привлекательного, а только ложь, гнусность и греховная скверна.

Николай Евграфович приводил примеры из жизни замечательных современников, со многими из которых он встречался в жизни. Слушатели ловили каждое его слово, сидели, затаив дыхание. Потом многие высказывались, задавали вопросы. Николай Евграфович отвечал, ссылаясь на тексты Священного Писания, как на руководство в жизни, как на свет, озаряющий путь человека. Николай Евграфович задавал детям вопросы, спрашивал, как следовало бы поступить христианину в том или другом случае. Часто начинались горячие диспуты. Николай Евграфович, пользуясь своим авторитетом, ссылался на подобные ситуации в жизни святых, приводил яркие примеры из жизни подвижников благочестия. Он не делал ударений на внешнюю обстановку, но подчеркивал внутренний мир человека, его духовный рост, цель его жизни.

Эти беседы длились около двух часов и оставляли у всех глубокое впечатление, ибо слова Николая Евграфовича были как зрелые духовные семена, падающие на мягкую почву молодых и чистых сердец. Когда Николай Евграфович гулял в ограде храма, ребята часто окружали его и происходили подобные встречи: в тени вековых лип, сидя на лавочках и на траве, дети внимали словам дедушки. Среди них был Миша Крюков, друг Феди. Миша теперь иеромонах Иероним, служит священником в селе Гребнево, говорит прекрасные проповеди и молится над могилой Николая Евграфовича, похороненного за алтарем храма. Да и почти все мальчики, слушавшие в 70-е годы Николая Евграфовича, стали священниками: трое сыновей отца Владимира Недосекина, сыновья отца Георгия Рзянина, прослужившего в Гребневе дольше всех.

Павлик Вишневский, часто подолгу гостивший у Соколовых, служит священником в Москве. Двоюродный брат его Коля (сын отца Петра Деревянко) стал архимандритом Петром. Перечисленные мальчики были товарищами детей семьи Соколовых. Летом они все вместе ходили в храм, гуляли по лесу, играли в крокет и т.п. С некоторыми дети познакомились во время паломнических поездок с родителями.

Из воспоминаний мамы отца Феодора - Натальи Николаевны:

«В конце 60-х годов советская власть не допускала несовершеннолетних к участию в богослужении. Феденька разложил с отцом на столе карту Москвы, отметил крестиками открытые в те годы храмы: их было совсем немного, около сорока. Отец Владимир объяснил сыну, на каком транспорте и куда удобнее доехать. Феде хотелось все посмотреть. Он объехал многие храмы, но лучше собора в Елохове не нашел и тоже стал ездить туда».

В 1979 г. Ф. Соколов окончил школу, в 1977-79 гг. проходил военную службу, был десантником. В 1979 г. он поступил в Духовную семинарию, в 1982 - в Академию, в 1986 г. стал кандидатом богословия; с 1979 по 1990 г. был референтом Святейшего Патриарха Пимена. 7 августа 1982 г. рукоположен во диакона, а 6 января 1983 г. - во иерея. Первым

храмом, где служил о. Феодор, был храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах.

21 мая 1990 г. протоиерей Феодор Соколов был назначен настоятелем в храм Преображения Господня в Тушине. В это время от храма оставались одни стены, а на территории были склад и свалка. Но богослужения начались сразу же; через 20 дней о. Феодор отслужил заупокойную службу сорокового дня по Святейшему Патриарху Пимену и молебен на начало благого дела, а 17 августа храм освятил Святейший Патриарх Алексий II.

За время своего служения о. Феодор не только полностью восстановил храм, но и сделал его поистине центром духовного притяжения: за Великий пост здесь принимает причастие 10 000 человек, на обычных воскресных службах к Святой Чаше подходят сотни причастников.

С 1995 г. о. Феодор был заместителем председателя Синодального отдела Московского Патриархата по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Свою последнюю церковную награду - наперсный крест с украшениями - он получил 7 апреля 1999 г.

Семья батюшки была многодетной. Девятый ребенок появился на свет 5 января 2000 г., когда о. Федор сопровождал Святейшего Патриарха в поездке по Святой Земле. Девочку назвали Анной. А в день своего святого, полтора месяца спустя, о. Феодор после богослужения отправился в однодневную командировку по линии МВД в г. Плесс Ивановской области. Машину вел друг и водитель о. Феодора Георгий. До Плесса оставалось 40 км, когда произошло столкновение, в котором не было виновных...

За свою короткую жизнь он успел восстановить храм, собрать одну из самых больших общин в Москве, заложить фундамент новых отношений Церкви и армии (ему

принадлежит право называться первым военным священником в возрождающейся России), примирить с Богом сотни заблудших душ в местах лишения свободы.

Щедро награжденный от Бога многими талантами, он стяжал редкий для наших дней дар - дар любви. Ниже с небольшими сокращениями приведен отрывок из книги о протоиерее Феодоре Соколове "Дар любви" - воспоминания Галины Соколовой, жены отца Феодора:

«Родилась я в белорусской деревне, в Полесье, а в Москву приехала после школы в 1980 году - надо было помочь сестре. Мама отпустила меня в Москву с благословением обязательно посетить Троице-Сергиеву Лавру, и после первого же моего посещения Лавры я отчетливо поняла, что моя дальнейшая жизнь может быть связана только с ней и с Богом.

Вскоре я стала работать в семинарской столовой. Жила вместе с сестрой Верой, которая перебралась в Загорск (так в то время назывался Сергиев Посад) еще до моего приезда, вместе с ней и работала. Полтора года моей жизни в Лавре - это кладезь, из которого я черпаю и по сей день. Именно там я увидела и почувствовала светлую и чистую жизнь, совершенно иную, ни на что не похожую. Я благодарю Господа, что Он сохранил юность мою и наполнил Своей благодатью. Теплым светом озаряются мои воспоминания о первых встречах с Федюшей. Федюша мне потом рассказывал, как он впервые меня увидел: «Ребята наши все про тебя говорили: у нас новенькая появилась, уж такая веселая. Я стоял с ребятами, а ты столы вытирала. Я посмотрел на тебя сбоку и говорю им: вот хорошая-то матушка будет. И все. Без всякой связи с собой».

Однажды Федя пришел со своим другом Николаем Кондратьевым в столовую в перерыве между обедом и ужином. Сели они за стол, расположились, открыли принесенную с собой коробку и сидят. Я занимаюсь своими делами, прохожу мимо, а Николай Кондратьев, друг Федюшин, говорит мне: «Матушка, как тебя зовут?» - «Да ладно вам, - говорю,- вы знаете как. Матушкой меня зовут». - «Нет, ты скажи имя, мы в первый раз пришли». - «Галя меня зовут». -« Матушка, принеси нам чайку». Я принесла, обслужила их и пошла себе. А когда они уходили, Федюша ко мне обратился: « Матушка, попейте чайку с халвой, мы вам тоже оставили». - «Спасибо, - говорю, - мне сейчас некогда, я потом попью». -« Вы точно возьмете?» - «Точно. Вот дело доделаю, возьму вашу халву и съем за ваше здоровье». Конечно, я забыла про эту халву. А на ужин они приходят, подходят ко мне: «Ну, как, матушка Галя, халва вкусная? Понравилась?» А я говорю: «Ах, забыла, конечно». Они так расстроились! Федюша потом говорил: «Пошли к столу, где сидели, смотрим - коробочка стоит пустая». Я их потом успокаивала: «Ничего, ребята съели за ваше здоровье, какая разница». Этот случай с халвой нам с Феденькой очень памятен, и поэтому халву в нашем доме все любят.

Когда я впервые увидела его глаза, я почувствовала, что он не такой, как все, чем-то он отличался. В то время знать этого я не могла, я тогда еще даже имени его не знала. Наверное, это наши души друг другу знаки подавали: вот я. Так мы и познакомились.

Потом я его видела издали, но он ко мне не подходил. С того времени у меня появилась к нему не то чтобы симпатия, а я стала выделять его среди других. Помню, на Пасху, выхожу в зал, смотрю - сидит за третьим столом... в подряснике! Я так испугалась, и быстрей обратно на кухню. Думаю: «Мамочки мои! Он, наверное, женат, уже диакон, а я о нем думала! Грех-то какой! Что делать?» Пошла к нему, а он сидит, смотрит на меня и улыбается. Я подхожу, переборов волнение, и говорю: «Христос воскресе!» - «Воистину воскресе!» - «Кто ты?». Федюша мне рассказывал: «Я сразу понял, что ты выглядывала и потом ушла. А когда спросила «кто ты», я понял, что ты имеешь в виду, понял, что я тебе небезразличен, и успокоился». «Не волнуйся, - он мне тогда ответил, - меня благословили носить подрясник». Вздохнула я с облегчением и пошла, успокоенная тем, что нет греха в том, что я о нем думала. А потом началось лето, и Федюша уехал со Святейшим. Я тогда даже не знала, что он иподиакон у Патриарха. За мной ухаживали разные мальчики. Ну, как ухаживали: подойдет, принесет яблочко, пирожок, угостит или вызовется провожать домой. Ходили мы обычно втроем: моя сестра Вера, подружка наша Мария и я. В случае, если к нашей компании добавлялся провожатый, это сразу замечалось. В семинарии же все открыто, все перед глазами: ага, понятно...

Лето прошло, а Федюши нет. Потом наступил праздник Преподобного Сергия, осенний. Ах, мамочки мои, пришел! Я тогда мыла посуду… И он остался у меня около мойки, покуда я всю посуду не перемыла. Обычно я все быстро делаю, а тут смотрю - посуда-то у меня не вымывается. Все мою и мою, а он все говорит и говорит. Уже все отдыхают, чай пьют, а я все мою и мою. Мария, что с нами жила, раз пройдет мимо, второй, третий, все смотрит, повара косятся. Они все знали, кто он такой, а я-то не знала. Думала, просто Федя, семинарист. И только когда он наговорился вдоволь, а я вымыла все кастрюли, черпаки, он со мной распрощался. Дома Марийка и Вера в два голоса устроили мне взбучку: « Ты знаешь, с кем ты стояла? Ты знаешь, что он у Патриарха иподиакон? У него семья какая, отец - священник! У тебя начинается серьезная жизнь. Брось свои шутки. Надо быть серьезней, в конце концов». Я про себя думала: «Не могу я быть другой, мрачной, серьезной, нет во мне этого», - но отвечала: «Ладно, буду». Потом, между Преподобным и Покровом, он подходил ко мне и все приглашал в Москву, в Елоховский собор на службу. Я же, «пропесоченная» Марийкой и Верой, отвечала: «Да у нас и тут службы очень хорошие, и тут очень красиво поют». Мне не хотелось признаться, что я нигде, кроме Загорска, не была. Я пошла к батюшке, и он меня благословил на поездку. Приехала я в собор и во время службы даже встретилась с ним взглядом. Но как служба отошла, я пошла по всем иконам. Никто меня этому не учил, но я чувствовала в этом какую-то потребность и всегда после службы ходила по иконам. Я подхожу к мощам святителя Алексия, к Казанской, к другим иконам, а везде ж очереди. Покуда это я очереди выстою, покуда приложусь, уже и храм пустой. Вышла из собора, когда в нем полы мыть заканчивали. А Федя что? Служба закончилась, Патриарх уехал, он оделся и стоит у храма, меня караулит. Стоял, стоял и решил, что он меня проглядел, что я уже уехала, повернулся и пошел к метро. Так было несколько раз, и только на Покров Божией Матери состоялась наша первая прогулка.

…На Преподобного Сергия на всенощной я не была, дежурила. Он пришел в столовую, принес благословленный хлеб, дал мне его и при этом мою руку как сжал! У меня внутри все загорелось. Я схватила этот хлеб: спаси, Господи! Столько много я никогда не видела. Нам давали по кусочку, так благоговеешь над этим кусочком, не знаешь, как его скушать. А тут - целый хлеб! А на утро в Успенском соборе Лавры была патриаршая служба. Я в тот день не работала. Подхожу к собору, ребята семинаристы меня все знали, пропустили по левому ходу, и я встала около хора. Стою, молюсь, смотрю - Федя выходит. После службы мы вместе с Верой втроем прошлись. На Покров Федя меня пригласил в Елоховский. Он потом рассказывал: «Я решил, буду в соборе тебя ждать, не на улице, а внутри». И потом, когда мы гуляли, он говорил: «Понял я, почему не мог тебя дождаться раньше. Ты ходишь по всем иконам, прикладываешься, а везде очереди, я и уходил раньше, тебя не дождавшись. Прости меня, пожалуйста». И вот на Покров я отстояла очередь к святителю Алексию, иду к Казанской - стоит около иконы с портфельчиком, улыбается, ждет меня! Я приложилась к Казанской, потом пошла к святителю Николаю, к Матери Божией «Взыскание погибших», потом мы уже вместе вышли из собора, перешли улочку и пошли вперед. Моросил дождик. Первый раз идем вдвоем, а я и не знаю, как себя вести. Помню, портфель у него был новый. Он к нему, наверное, еще не привык, и говорит: «Я тебе сейчас просфорочку достану». Открывает портфель, и все из него посыпалось на асфальт. Собрали мы рассыпанные вещи, он выпрямился, и я машинально его под руку - хвать, чтобы держаться удобней. Тут же сама испугалась своей смелости, руку отдернула, а он говорит: «Бери, бери». С каким трепетом положила я потихонечку свою руку на его! В этот день мы гуляли около Данилова монастыря, прошлись в Донской и Новодевичий - казалось, всю Москву исходили. Потом пошли в кафе, кофе пили. Он мне стакан подает, а я не пью, потому что в стакане ложка. Я думаю: «Как же я возьму этот стакан, если ложка там мешается? И куда мне ее положить? На стол не положишь - грязный, а начнешь пить - она по лицу стукнет. Нет, буду ждать, как он сделает». Смотрю, он спокойно одним пальчиком ложку придерживает и пьет. «Вот, - думаю, - голова садовая, таких мелочей не знаю». Потом я, конечно, ему все рассказывала. Он меня так жалел! « Бедненькая ты моя, - приговаривал, - досталось тебе со мной. У тебя все так просто. Меня просто поразила твоя простота, непосредственность. Так это мне понравилось! Увидел я, что не старалась ты понравиться, не обдумывала, что и как сказать, а была сама собой. Я тебя люблю за эту простоту и доброту. Больше мне ничего не нужно». После праздника Покрова, Божья Матерь взяла нас под Свой покров. Буквально после первой же прогулки он мне сделал предложение.

На следующий день после праздника встретились мы после работы. Из Лавры вышли, идем по аллейке, и я ему рассказываю, что у нас на кухне уже разговоры пошли. Когда в семинарии узнали, что Федюша стал за мной ухаживать, тут враг стал действовать открыто. Если другой юноша подходил или даже провожал, никаких особенных препятствий извне не было. Даже «вразумления» сестры были общевоспитательного характера: она не требовала от меня, чтобы я вовсе не общалась с мальчиками, а лишь призывала к серьезности. Но как только появился Федюша, я сразу почувствовала давление. Помню, меня две девушки вызвали на улицу и говорят: «Ты знаешь, из какой он семьи? Ты знаешь, какая у него мама? Она такая мадам, она вся в золоте, она в шляпе, у нее такие прически, она так одевается! А ты какая?» Я стою и молюсь про себя: «Господи,

помоги!» Очень скоро я узнала, что мама Федюши совсем не такая, какой мне ее рисовали. Так враг стремился разрушить наш будущий брак в пору, когда мы сами с Федей о нем и не думали. Не стала я ему рассказывать об этой истории с девушками, только посетовала, что беспокоюсь по поводу разговоров на кухне. «А чего беспокоиться? Я уже обдумал, как познакомлю тебя с мамой и папой. Галочка, ты выйдешь за меня замуж?». Что я пережила в тот момент - не берусь описывать. Помню, что растерялась, не ожидала, что так вот сразу все произойдет, и говорю: « Ой, страшно даже и подумать. Я ведь из деревни, а ты из Москвы. У тебя семья вон какая, а мы простые люди». Долго мы потом беседовали. О том, как он представит меня своим родителям, как будем просить их благословения на брак. Говорил, конечно, он, я же слушала и удивлялась: передо мной открывался мир, о котором я никогда не слышала, даже в книгах не читала. «Я тебя поторопил с ответом, но ты не спеши, подумай. Ты должна знать, на что решаешься. Ты знаешь, какой должна быть матушка? Я же буду священником, и кто знает, какое будет время? Мой дедушка был дьяконом, он за веру Христову пострадал. Церковь всегда переживала притеснения. Ты сейчас только к вере пришла и многого не знаешь, а сумеешь ли нести крест матушки, жены священника? В жизни все может быть, и насмешки: «Жена попа», чувствуешь ли ты готовность к этому» Я так посмотрела на него и говорю: «Федюша, куда ты, туда и я. Я тебе полностью доверяю. Будем молиться, чтобы Господь нас сохранил, чтобы я сумела быть твоей матушкой, деток воспитать». - «Нужно будет жертвовать собой». - «Как жертвовать, чем?» -«Своей молодостью, своей жизнью. Мы с тобой сейчас поженимся и, если Господь нам даст деток, не будем жить и веселиться, как сейчас. Это сейчас нам с тобой так весело, так хорошо. Закончатся сплошные воскресенья, наступят будни. Будет свой приход, нужно будет держать себя в каких-то рамках. Сумеешь ли ты все это перенести?» - «Я знаю одно, Федюша, ты у меня есть, и я буду стараться вести себя так, как ты мне будешь подсказывать, и все силы приложу к тому, чтобы тебе никогда не пришлось за меня краснеть». Конечно, я тогда и не представляла всего, что меня ждет на самом деле, какой крест несет матушка, какой она должна быть. Он-то знал, когда предостерегал меня, и знал не только по книгам. А я даже и не задумывалась о той огромной разнице, которая существует между женой священника и мирянина. Теперь-то я знаю, что заключается она не в привилегиях, а в обязанностях: как вести себя с людьми, как деток воспитывать. Слова апостола Павла: «Жена - слава мужа» относятся ко всем женщинам, но в первую очередь к женам священников.

Своим родителям Федюша меня представил еще постом. «Я так волновался перед тем, как сказать им, что встретил девушку, на которой хотел бы жениться, - вспоминал Федя. - Приехал после занятий пообедать, чтобы потом вечером служить с Патриархом, и за обедом рассказываю, как идут занятия, что сейчас собираюсь на службу со Святейшим, а сам все думаю, как же мне сказать маме с папой? Второе кончаю, чай выпил, уже надо уходить, а я все никак не могу начать. Встаем, уже поблагодарили Господа, и тут я говорю: - «Папа, мама. Вы меня все спрашивали, ищу ли я невесту, я нашел ее. Привезу вам ее показать». Мама: «Ах! Уже даже и показать везешь? А кто она, откуда?» -«Из Белоруссии». -« Из Белор-у-уссии? А сколько ей лет?» -« Восемнадцать». -«Ой, ребенок, совсем ребенок!» Договорились на какой-то день, и Федюша меня привез. Я ужасно волновалась. Федюша говорит: «Ты не бойся, я все время буду с тобой. У нас мама такая любопытная, она будет тебе вопросы задавать, но ты не волнуйся, я за тебя на все отвечу. Я тебя не оставлю ни на шаг. Я буду держать тебя за руку». И вот привез меня Федюша, заходим в дом, мамочка нас встречает, мы с ней поздоровались, поцеловались. Тут же стали накрывать на стол, сели обедать. Начались обыкновенные вопросы: откуда, какая семья. Мама Федюши Наталья Николаевна все расспрашивала, а я подробно ей рассказывала. Контакт у нас с ней сразу возник, и волнение моментально улетучилось. После обеда я мыла с ней посуду, и мы все говорили, говорили. Федюша мне потом рассказывал: «Ты мамочке моей очень понравилась. Она сказала: «Такие руки, как у Галочки, все смогут сделать». Я посмотрела на них - руки как руки. Какие же они должны быть? А он мне: «У тебя же маникюра нет, колец не носишь. А потом, ты пришла, стала помогать стол накрывать, посуду мыла, и мама сразу заметила, что ты труда не боишься». Потом назначили день свадьбы. Мама с папой говорят: «Мы решили, что вас молодых мучить? Если вы любите друг друга, чего вам ждать какого-то лета? Прямо после Пасхи и отпразднуем свадьбу». Нам с Федюшей настолько было хорошо вместе, что мы даже и о свадьбе не думали, но, конечно, с радостью согласились. Назначили дату, стали готовиться. Они мне все купили: и материал на платье, и туфли. Я только фату из Белоруссии привезла. Очень красивая была фата, многие потом у меня ее просили «на прокат», так она у кого-то и осталась. Как начались приготовления к свадьбе, с работы я уволилась, и мы поехали с Федей в Белоруссию. А дома у меня готовился «последний штурм». Я написала родителям, что собираюсь замуж, что жених мой будущий священник, и батюшка меня благословляет на брак. Сестры мои как узнали об этом, все восстали. Мама мне писала: «Раз тебя батюшка благословляет, и муж у тебя будущий священник, то я тебя благословляю, и отец благословляет. А на сестер не смотри». К нашему приезду они все съехались, чтобы взять меня в оборот и разрушить наши планы. В то время в их представлении будущий священник был не человеком, а, наверное, каким-то чудовищем. Забегая вперед, скажу, что теперь все мои восемь сестер - люди церковные. Одна из них сама матушка, другая - монахиня, но Вера, в постриге Валерия, никогда и не была на их стороне.

Когда мы с Федюшей приехали, и они увидели его, рот у них закрылся, а потом расплылся в улыбке, и выражение лица уже не менялось. Он так им всем понравился, что они только и говорили: «Ой Хведенька, ох Федечка, да який же ты умница, да какой же ты! А ты так смеешься, а ты так шутишь, а с тобой так легко и хорошо! Ох, Галина, да якая ж ты шчастлива! Ох, як добре, шо ты пошла туда!» Собрались они расстроить нашу свадьбу, но в один момент все стало по-другому. С первых же мгновений знакомства Федюша покорил их своей простотой. Он мог держаться очень просто с любым человеком, будь то генерал, простой человек или президент, ему это было безразлично. Не то, чтобы он себя держал как-то особенно достойно - нет. Он был одинаков со всеми. Людей поражала чистота его сердца, поэтому они к нему тянулись. Он мог поговорить, пошутить, посмеяться и какие-то серьезные вопросы обсуждать. Уж если мои сестры так изменились, что о других тогда говорить. После нашего приезда они перестали мамочку мучить за то, что мы с Верой не пошли путем, который они для нас выбирали.

Мы вернулись в Москву; вскоре кончился Великий пост, а за ним и Пасха. Прошла Светлая седмица, и в храме Адриана и Натальи, где настоятелем был папочка Федюши, отец Владимир, нас обвенчали. Таинство венчания совершал он с двумя дьяконами - отцом Николаем Важновым и отцом Сергием, братом Федюши, будущим епископом Новосибирским и Бердским. В свадебное путешествие мы не ездили. У Любы стали жить, Федюшиной сестры. Люба была уже матушкой, женой отца Николая Важнова, но детей у них еще не было, и жили они вдвоем в четырехкомнатной квартире у метро «Планерная». Я стала присматриваться к их жизни: как вести хозяйство, как готовить пищу по-городскому, как готовить супы, второе, котлеты. У нас в деревне по бедности все было просто: хлеб, молоко да картошка. Удивляло меня, как это Люба знает, что нужно вечером приготовить, а что можно уже завтра. Все это было для меня загадкой, и Любушка меня всему научала. Постоянно я ощущала на себе ее любовь и внимание, с каким она относилась ко мне. Теперь я удивляюсь, как она все успевала, ведь в то время она пела в храме «Всех скорбящих Радосте» на Ордынке и училась на регента в семинарии. Как же мне хорошо жилось на «Планерной»! До сих пор я вспоминаю чувство узнавания другой, счастливой жизни. При встрече: «Доброе утро» - поцелуют друг друга. «Спокойной ночи» - поцелуют друг друга. Ни ругани, ни ссор, ни криков. Как они рады друг другу, как обсуждают все вопросы вместе, у них нет ничего отдельного. Как беспокоятся друг за друга, переживают, молятся. Все это было для меня таким контрастом по сравнению с тем, что я до сих пор наблюдала в семьях моих сестер. Конечно, в жизни не может быть все гладко, даже не должно, мне кажется, быть какой-то стерильности в жизни. Только в испытаниях и закаляется любовь сильнейшая.

Вскоре после свадьбы полетел Федюша с Патриархом в Америку, а я на эти две недели поехала в Белоруссию. Но мне неинтересно там было. Как будто не мои стены. Жила эти две недели в Белоруссии, а сердцем и умом была в Москве. Это была первая Федина поездка, когда я его ждала. Потом я ждала его всю нашу жизнь, все восемнадцать лет, часто вспоминая нашу первую разлуку. Вернулись мы в Москву в один и тот же день. Я появилась дома раньше, и он мне звонит: «Галочка, приезжай ко мне в Патриархию на Кропоткинскую». Ой, да конечно! Федюшечку сейчас увижу, не видела две недели! Не пошла - полетела как на крыльях. Приехала в Патриархию, мы расцеловались, довольные, счастливые, и он тут говорит: «Ну, пойдем, Патриарх тебя ждет». Я даже дар речи потеряла: меня ждет сам Патриарх! Тут же вспомнила я, как впервые увидела Святейшего в Трапезном храме Лавры, как через сотни голов пыталась разглядеть его от дверей. Было это еще до знакомства с Федюшей. В то время я вообще ничего не понимала в службе. Помню, на исповеди сказала об этом батюшке, а он мне на это тогда говорил: «Галочка, ты стой, читай про себя Иисусову молитву, когда нужно будет - все станешь понимать, Господь тебе откроет». А спина разламывается, ноги ватные. Стою, слушаю пение, смотрю на монахов, служащих со Святейшим, и думаю: «Господи, какие же там все святые! Сам Патриарх, такой человек! Он же святой! А я такая грешница, я ж ничего не знаю! Какой ужас...» Впервые Федя меня представил Святейшему еще до венчания в Елоховском после службы. Федюша идет за мной и говорит: «Не волнуйся ты так, все будет хорошо. Благословение возьмешь, он на тебя посмотрит, и все». Федюша меня подводит, Святейший сидит, вокруг него архиереи, священство. Подхожу, ни жива ни мертва, он меня благословляет, берет за руку и внимательно так рассматривает. Я стою вся красная от смущения. Как он отпустил руку-то, отошла подальше, стою, а он все молчит. Потом взглянул еще раз и говорит: «Ну что ж, хорошо. Высокая, красивая, все хорошо». Я не знаю, что со мной было от этих слов! Как я вовсе не сгорела от смущения! Но одно дело - подойти к нему в храме, где, наверное, каждый мог видеть Святейшего, и другое дело - в Патриархии. Да еще Федя сказал, что он меня ждет. Это что же, значит, он меня помнит? Вошли мы в зал заседаний Синода, в этот момент открывается дверь кабинета Патриарха, и на пороге стоит сам Святейший Патриарх всея Руси Пимен. Как сейчас вижу его перед своими глазами: маленький, сухонький, седенький, в простом подряснике, и почему-то показался мне маленького роста, не такой, каким я видела его на службах. Вхожу и вижу на столе вазу с огромнейшим букетом роз, штук, наверное, пятьдесят. Он вынул их и подал мне. С волнением приняла я цветы, поцеловала его руку…

На чтение и учебу времени у Феди оставалось мало, но, видно, крепко заложено в него было то, что он получил в семье. Многому он научился от отца, от дедушки Николая Евграфовича. Отец Владимир семинарию не кончал, но лучше многих выпускников Академии знал, например, богослужебный устав, мог ответить на любой богословский вопрос. И все это он передал своим детям. А потом, жить с Патриархом десять лет - это тоже образование. И какое!

В каждой семье появление на свет ребенка - событие исключительное. И сколько к нему ни готовься, оно всегда поражает чудом появления на свет нового человека. Я никогда не читала медицинской литературы и абсолютно ничего не знала о семейной жизни, даже не знала, откуда дети берутся. Не хотела и книг в руки брать, чтобы не было мне страшно. Это знание пришло само. Первого нашего ребенка я вынашивала, еще когда мы жили на «Планерной». Часто ждала я Федю в аллейке над оврагом, гуляю, а сама молюсь: «Матерь Божия, помоги мне. Ведь я не знаю, как рожать. Ты же лучше знаешь, ты мне помоги, что бы я там не кричала, могла потерпеть. Тебе-то не было больно, а мне будет больно. Ты уж меня не оставь, помоги мне». А потом, когда рожала, как схватки начались, я про себя думала: «Ой, какой ужас, не буду больше рожать!» Схватки кончаются, думаю: «Как же это - не буду? Я же Федюшу люблю. У его мамы сколько детей, у моей мамы сколько - они могли терпеть, а я нет?» Схватки начинаются - и все снова. И эта борьба продолжалась все двенадцать часов, пока я рожала. А потом, когда родила, тут же все забыла. Вот какое счастье дает Господь! Когда родишь, присутствие Матери Божией настолько реально ощущаешь - не передать! Помню, когда родила, встала, Федюша ко мне приехал. Зима, февраль месяц. Я в голубом халатике, косички две заплетены. Что мне тогда было: в девятнадцать я замуж вышла, в двадцать родила. В окошко смотрю - Федюша. Машет мне обеими руками, на дерево зачем-то полез, потом пишет на снегу огромными буквами: я тебя люблю! Спасибо за дочку! Мне на всю жизнь запомнилась его радость, когда он вез нас с Лизонькой из роддома. Я помню его восхищение, как он взял ее на руки, одеяло отодвинул, глянул, сам весь сморщился, и говорит: «Ой, какой носик!» Я в машине впереди сидела, а он с Лизочкой сзади, и всю дорогу говорил: «Ой, какой носик! Ой, какая маленькая, ой, какая Лизочка!» Имя Лизочке мы выбирали так. Я еще носила ее, и мы не знали, кто именно родится - мальчик или девочка, а удовлетворять свое любопытство, идти на УЗИ, нам и в голову не приходило. Написали на бумажках те имена, что нам нравятся, закрутили их в трубочки. Вечером помолились, почитали Евангелие, а под Евангелие положили записочки - с одной стороны мальчики, с другой - девочки. Я вынимала девочек, он вынимал мальчиков.

Он вытянул Владимира, я вытянула Елизавету. Это имя мы избрали в память о моей бабушке, папиной маме. А Владимир пригодился позже - когда родился, тогда и пригодился. Причем, интересно, девять человек детей, казалось бы, можно бы привыкнуть к отцовству, а он каждому ребеночку так радовался! Он сам был, как ребенок, умел радоваться, как ребенок. Если приносил в дом какую игрушку, сначала сам играл в нее с тем, кому она предназначалась. И так заразительно, так искренне, настолько увлеченно катал машинки или показывал, как прыгает зайчик! Я думаю, в эти минуты он действительно становился ребенком, возвращался в свое детство. Он и смеялся, как ребенок, не опасаясь, что будет выглядеть в глазах окружающих каким-то, может быть, слишком легкомысленным. Он был такой замечательный папа!

… Вечером накануне дня Ангела он служил вечерню. Все было как обычно: празднично, радостно, но с каким-то чуть заметным налетом грусти. Я ему потом говорила: «Феденька, что с тобой? Ты как-то особенно сегодня служил и акафист читал не так». На следующий день я опять заметила какую-то едва уловимую грустинку в его жестах, выражении глаз и даже губ. А вечером сидит он за своим письменным столом уже в куртке, собрал портфель, взял с собой будильник, маленькую бумажную иконку Царицы Небесной, Ее Владимирский образ, сидит и говорит мне: «Если бы ты знала, Галочка, как мне не хочется ехать! Но надо». - «Бедненький Федюшечка, как мне тебя жалко!» - «Я не бедненький, я счастливый», - мельком взглянул на благословение отца Иоанна (Крестьянкина) и пошел к двери. Как великую святыню хранил Федюша письмо от отца Иоанна (Крестьянкина) - благословение на служение Богу, присланное ему на рукоположение в иереи. К своим словам отец Иоанн приложил стихотворение епископа Никандра. Все эти годы, оно, переписанное на машинке было прикреплено к нашей божничке.

Ревнителю православия

Пусть ноги устали, болит твоя грудь,

И спину ты можешь едва разогнуть,

И пусть бы хотелось тебе отдохнуть,

Работы так много еще впереди.

Иди и буди!

Иди и буди ты уснувших людей,

Скажи им, что враг среди Божьих полей,

Их хочет засеять травою своей...

Когда лишь разбудишь, тогда отойди.

Иди и буди!

Иди и буди равнодушных людей,

Глаголом их жги вдохновенных речей,

Зови их к подножью святых Алтарей...

Буди равнодушных, их сна не щади.

Иди и буди!

Пока еще враг дожидает зари,

Пока не погасли совсем Алтари, пока не свалился - иди, говори... Работы так много еще впереди... Иди и буди!

Утром 22 февраля, только мы успели позавтракать, звонит телефон. Я подхожу - отец Николай: «Матушка, крепись, держись, нет у нас больше Феденьки. Я сейчас приеду».

Вешаю трубку. Иду... чувствую, словно что-то безвозвратно уходит из дома, как меняется привычная обстановка, а я не успеваю даже вслед посмотреть... Собрала всех деток, говорю, что папочка наш погиб - и сдерживать слезы нет сил. Но рядом дети, и надо держаться. Господь нас не оставит! Он не может нас оставить! Мы стояли перед иконой с зажженной лампадой и молились: «Слава Тебе, Господи, за все!», и папочка наш в это время молился вместе с нами».

Похоронен отец Феодор Соколов при храме Преображения Господня в Тушине, настоятелем которого он был с 21 мая 1990 года.

Декан миссионерского факультета, кандидат богословия, профессор.

Соколов Николай Владимирович, родился 13 июня 1950 года в деревне Гребнево Щёлковского района Московской области, в семье священника.

В 1975 году окончил полный курс Московской Государственной консерватории им. П.И. Чайковского по специальности – альт.

С 1973 по 1975 год работал в Москонцерте, в ансамбле народной артистки СССР К.И. Шульженко «Рапсодия». С 1975 по 1976 год служил в рядах Советской Армии. После демобилизации в 1977 году был принят на работу в Московскую Патриархию на должность референта Патриарха. Иподиакон Святейшего до 1987 года.

В 1983 году окончил с отличием Московскую Духовную Академию и представил курсовое кандидатское сочинение по кафедре нравственного богословия на тему: «Аксиологические аспекты Ветхозаветного нравственного учения», за которое Советом Академии удостоен степени кандидата богословия.

7 апреля 1982 года рукоположен в сан диакона Его Святейшеством патриархом Пименом; служил в домовом храме Московской Патриархии «Владимирской Богородицы».

Определением Его Святейшества от 26 декабря 1986 года назначен штатным диаконом в храм Воскресения Словущего на Ваганьковском кладбище г.Москвы.

8 сентября 1988 года рукоположен в сан пресвитера на штатное место этого же храма епископом Каширским Феофаном (Галинским), викарием Московской епархии.

С 1989 г. – основатель и руководитель воскресной школы при храме ап. Андрея Первозванного.

В 1990 г. – Святейшим Патриархом Алексием возведён в сан протоиерея.

В 1992 г. Указом Святейшего Патриарха назначен настоятелем храма Свт. Николая в Толмачах при Государственной Третьяковской Галерее; заведующий отделом ГТГ «Храм-музей Свт. Николая в Толмачах».

С 1992 г. – декан Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета, преподаватель Священного Писания Ветхого Завета на кафедре библеистики. С 1997 – доцент. С 2007 г. – профессор.

С 2001 г. – духовник и член правления фонда Всехвального апостола Андрея Первозванного и фонда Национальной Славы России; (г. Москва, ул. Ордынка д. 35.)

С 2004 г. – духовник Олимпийской сборной команды РФ.

С 2004 г. – член комиссии по делам Православных общеобразовательных учебных заведений.

С 2009 г. – член Попечительского совета Международной Премии имени Елены Мухиной.

С 2009 г. – включен в состав Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви.

Читаемый курс: Священное Писание Ветхого Завета.

Научные интересы: Археология, Библеистика.

Награды:
Орден св. кн. Владимира III степени – 1981 г.
Орден св. кн. Даниила Московского III степени – 2000 г.
Орден преп. Серафима Саровского III степени – 2007 г.
Указом Российского Императорского Дома, Великой княгиней Марией Владимировной награжден орденом Св. Николая III степени – 2006 г.
Указом Президента России награжден орденом «Дружбы» – 2006 г.